Фактор страха
Шрифт:
— Не найдут, — сказал вдруг Чиряев, — фотографии помечены вчерашним числом. Думаешь, спроста это? Покуражиться захотели, мол, плевать им на меня. И как быстро все дело обтяпали! Вчера сняли, а сегодня уже и фотографии, и кассета. Это не просто шутка, Тумасов, это предупреждение. На испуг решили взять. И если это так, альфонса живым не оставили.
— Они его найдут, — повторил адвокат, опасаясь новой вспышки Чиряева. Опять, чего доброго, в горло вцепится.
— Нет, не найдут, — упрямо твердил Чиряев. — Напрасно я им тогда уступил, напрасно на мировую пошел.
— Кстати, насчет денег, — вдруг сказал Тумасов. — Вчера ночью звонил Галкин. Сказал, что Георгий людей собрал, требует, чтобы ты вернул долг. И Хромой с ним заодно. Галкин так и сказал, передай Жене, что Хромой с ним заодно.
— Идиот, — громыхнул Чиряев, — что же ты мне раньше не сказал?
— Почему идиот, — обиделся адвокат, — с тобой невозможно разговаривать.
— Ладно, не обижайся, — примирительно произнес Чиряев, — теперь все понятно. Это работа Георгия, его рук дело. Я с самого начала это знал.
Он сел наконец на стул и, глядя на Тумасова, спросил:
— Ну что, отпустят меня завтра?
— Если не воскреснет Труфилов, отпустят. Больше некому дать против тебя показания. Думаю, немецкий суд откажет Москве в выдаче и тебя отпустят под залог. За свою недвижимость в Германии и Австрии ты уплатил налоги, отсидел сверх положенного почти год. В общем, если не появится задержек с выплатой залога, можно считать, что процесс мы выиграли.
— Тогда все в порядке, — сказал Чиряев, стараясь не смотреть на злополучные фотографии. — Позвони Матвею, пусть все-таки поищут этого альфонса. Если не найдут… Передай ему, что она мне рога наставила. Снимки и кассету сожги. Не дай бог тебе ее кому-нибудь показать. Если узнаю…
— И не стыдно тебе? Если не доверяешь…
— Доверяю, доверяю. Ты понял, что надо сказать Матвею?
— У Матвея копии есть, — признался Тумасов, — он мне звонил.
— Значит, и ему послали? Хорошо работают, сволочи. Я ей покажу, как меня позорить.
— Пойми, ее трогать нельзя, — понизив голос, произнес Тумасов. — Ведь на меня нетрудно выйти. Разыскать свидетеля, который привозил пакет в отель. А потом и на тебя.
— Кто докажет, что ты мне его передал? — насмешливо спросил Чиряев. — Что ты вообще осмелился явиться ко мне с такими фотографиями? Все знают, что за это я убил бы на месте. Значит так, ты не решился мне их показать, позвонил Матвею и рассказал, что мне изменила женщина. Вот и все. При чем тут я?
— Хочешь меня подставить? — занервничал адвокат. — Мы так не договаривались.
— Слушай, Тумасов, кончай юлить. Даже в Америке адвокат не получает за свою работу таких денег, какие я тебе плачу. Так что можешь взять на себя все мои грехи. И прошлые, и будущие. Или ты не согласен? Тогда скажи, еще не поздно. Я могу поменять адвоката.
Тумасов поправил галстук. Болело горло, хватка у Чиряева была мертвая. Но терять такого клиента не просто глупо, Чиряев действительно платил немыслимые гонорары, но и опасно. От этого бандита можно ждать чего угодно.
— Не нужно, — сказал он вдруг севшим голосом, — не нужно менять адвоката. Я сделаю все, как ты сказал.
Москва. 11 мая
Дронго просидел за компьютером всю ночь. Вернее, остаток ночи. Примерно с пяти до девяти утра. Мать Вейдеманиса проснулась первой и сразу прошла к нему в кабинет.
— Доброе утро, — улыбнулся Дронго.
— Доброе утро, — ответила женщина. — Вижу, вы даже не ложились?
— Много работы, — признался Дронго, — нужно было просмотреть некоторые материалы.
— Я тоже почти не спала, слышала, когда вы пришли. Кажется, не один? Мы причиняем вам столько неудобств.
— Ничего страшного. Я уступил свое место в библиотеке знакомой женщине. Она мой друг. Еще есть диван в гостиной, так что не беспокойтесь.
— В библиотеке ей, наверное, неудобно, она может обидеться, — заметила мать Вейдеманиса. — Мы заняли спальню.
— Она никогда не ночевала у меня в спальне, — сказал Дронго, — она вообще никогда у меня не ночевала. Вчера у нее был нервный срыв, она хотела застрелиться. Ее предал человек, которому она доверяла. И я решил привезти ее ко мне.
Старая женщина сокрушенно покачала головой.
— Жизнь человеческая полна страданий, — произнесла печально, повернулась и пошла на кухню. Дронго подумал, что Галине будет полезно пообщаться с этой старой мудрой женщиной. Пусть поймет, что ее горе ничто по сравнению с горем матери, которая может потерять сына.
Через полчаса они вчетвером сидели на кухне. Мать Вейдеманиса, его дочь Илзе, Галина Сиренко и Дронго. Со стороны они могли показаться большой дружной семьей, собравшейся за столом перед началом трудового дня. Но только со стороны. У каждого были свои проблемы. Нелегкие. Непростые.
— Когда можно будет поехать в больницу? — спросила Илзе у Дронго.
— Пока не стоит, — мягко ответил он, — ему поставили капельницу, и он, наверно, уснул. Вас все равно к нему не пустят сейчас. Его нельзя беспокоить. Думаю, вам лучше поехать во второй половине дня, когда начнется операция. Машина придет за вами в три часа дня.
— Это верно, — сказала старая женщина, — не нужно отвлекать врачей от дела. Мы все равно ничем не можем помочь. — Она старалась держать себя в руках, но сердце болезненно сжималось от тревоги за сына.
— Если хотите, вернусь сюда к трем часам дня и вместе поедем, — предложила Галина.
— Нет, — решительно заявил Дронго, — ты останешься здесь, им нужна охрана.
— Ничего лучшего ты придумать не мог? — спросила она.
— Это приказ Романенко, я ему звонил. Вызвать охранника-мужчину я не могу. Надеюсь, ты это понимаешь?
— Я должна поехать с тобой, — произнесла она дрогнувшим голосом, — мой долг найти того, кто «заказал» Труфилова и послал Бергмана в тюрьму.
— Когда мы его найдем, я тебе позвоню, — тоном, не терпящим возражений, ответил Дронго, — а до тех пор оставайся здесь.