Фальшь истины
Шрифт:
– Да? Ты так считаешь? – зевнула, выдохнув невидимое пламя. – Ну, как хочешь… Нравится оставаться тенью – да ради Бога! По мне так это скука смертная.
Ее блуждающий взгляд наткнулся на снимок моего отца, стоявший за стеклом книжного шкафа. Разряд! Дайну всю передернуло.
– Ты сама сроду не жила, и ему не давала! Только и вбивала ему в голову, что я, мол, ему не пара, что я дура набитая, что со мной стыдно в люди выйти! Еще ляпну что-нибудь не то… А то, что я ему изменяла направо-налево, обязательно нужно было придумать? Это же для мужика – удар ниже пояса, неужели не понимаешь? А я только им и жила, между прочим. Ты ведь знала! Я дышала и то с ним в такт.
– Не только с ним…
– Только! Если тебе что-то мерещилось, так нечего было выдавать это за правду!
– Ты не умеешь выстраивать фразы.
– Сама знаю, что не умею… Ну и что? Это повод ненавидеть меня?
– О, да! Это достойный повод. Только при чем здесь ненависть? Она предполагает некую глубину в ненавидимом.
– Это тоже цитата?
– Олеся измельчает с тобой.
Разве она может это понять?
– Что-что? – теперь у нее морщится нос – уже презрительно. – Да со мной бедный ребенок хотя бы узнает, что такое радость! А ты ее просто-напросто засушишь, вот что! И будет тогда вместо живой бабочки какой-то экспонат для гербария.
– Проза Набокова – гербарий.
Дайна призналась без смущения:
– Не читала, – и с девичьей легкостью присела перед дочерью. – Олеська, давай-ка сматываться отсюда!
Ее смех под стать белым зубам. Здоровый, крепкий смех. Безжалостный ко всему, что чуть менее жизнерадостно.
В детском лице так неумно отвергшем все отцовское (мое!) вдруг окаменела каждая черточка.
– Я не пойду.
Олеся процедила это сквозь зубы. Побоялась разжать их, чтобы не заплакать?
– Что… Что ты сказала? – на цветущее лицо Дайны упала густая тень.
– Я с Мариной останусь.
– По… Господи, да почему?!
«Она спрашивает – почему? Боже мой, она, в самом деле, не понимает этого?»
Наклонив голову, Олеся застыла молодым бычком: когда рожки окрепнут, достанется нам обеим. Мне за то, что пускала Дайну в нашу жизнь… Что неловкого в том, чтобы не открыть дверь врагу? Но что-то внутри меня никогда не позволит избежать этой встречи.
Дайна поднялась, сделала назад шаг, отдавшийся в сердце разочарованием: «Так легко? Уже и сдалась?» Я опустила глаза. После победы стойте с опущенными глазами, или с поднятыми – и протянутой рукой. Протянуть ей руку? Нет. Принять право духовной пустоты на существование? Нет!
– Олеська, ты что, хочешь вырасти таким же вот ходячим мертвецом?
Это обо мне? Я слышала, как горячо протестует моя кровь. Что эта фарфоровая кукла может знать обо мне – главной? О той, которую Дайне разглядеть не дано. Ее глаза слишком красивы для этого…
– Не мучай ребенка, – я подвинулась, чтобы закрыть Олесю собой, и словно увидела это свое движение со стороны: неуклюжее, лишенное той животной грации, что сочится из тела Дайны.
Кажется, она этого не заметила. Или таковым был каждый мой жест? Она привыкла. Ей пора было привыкнуть и к тому, что в ее жизни больше нет дочери.
…Но ее след остался. Впечатался в нашу жизнь. Не аромат витал в воздухе, нечто едкое разлилось в нем примесью, и разъедало глаза, горло… Та расщепленная на атомы минута сомнения, которую Олеська подарила Дайне. Уйти – остаться. Эти слова так и горели в метре над полом, вытекшие из растерянного детского мозга. Я ударялась о них, обжигалась. И не могла с ними справиться.
Мгновенный позыв к предательству на самом деле равен длине жизни. Я уже знала, что не забуду того замешательства в глазах девочки. Через подобное меня уже проводили. Нужно было отпустить ее… Не Алю. Что там! Даже Алю пришлось отпустить – пустота перетянула, засосала изнутри.
– Марина! Мы сегодня будем читать?
Жалкие, ребяческие потуги вернуть то прежнее, что сама и придавила ножкой, смяла, как теперь разгладить? Но я сделала шаг навстречу, будто и не заметила этого жалкого, затоптанного комочка – нашей жизни.
– О героях Эллады?
– Да-да!
Сегодня ей хочется угодить мне. А вчерашним вечером не жалела, жгла желанием прочитать какой-то чудовищно-пустой детектив, которые теперь не стыдятся выпускать детские издательства. «У нас в классе все читают!» – ее язык как-то справился с этой фразой. О, эти ненавистные «все»! С ними приходится бороться в одиночку, откуда взять силы? Борюсь за ее, Олеськину душу, а она нисколько не помогает. Она рада отдаться им в плен, потонуть в трясине их группового разума, примитивнее которого разве что… Дайна.
Тут же всплыло самое оскорбительное: Дайна читает Марину! Лапает ее книгу, перемалывает живое, тонкое, страдающее своим тупым мозгом. Почему же я не вырвала не спрятала от нее дорогой том? Спасовала перед воинствующим хамством, перед кукольно-красивой ничтожностью… Названная сестра Натали Гончаровой, такие приходят в мир на погибель всему высокому (самому высокому!), грязным, похотливым естеством к земле тянут и в землю загоняют.
Я знала, что Дайна погубит меня с того самого дня (мига!), когда отец привел ее в дом, одурманенный тем цветением раннего лета, за которым не расслышал шуршания притаившегося гадючника. Змеи выползали по одной и травили его своим ядом, который поначалу казался отцу сладким… Бедный, обманутый старик! Влюбленность и из него сделала посмешище. Изо всех делала… Я попыталась спасти его, но было слишком поздно.
Девочка уже уселась на пол, скрестила голые ножки, локотки – в колени. Эта ее ловкость в любой позе пугает. Это от Дайны. Втечь, просочиться в любой изгиб и расположиться там с естественностью воды, заполняющей сосуд…
– Ты слушаешь?
Время от времени приходится прерывать чтение этим вопросом, потому что ее взгляд уплывает, тускнеет мечтательной бессмысленностью. А книга требует сосредоточенности, ведь написана она для взрослых. Подозреваю, что Олеся с большей охотой взялась бы за переложение для детей, но она знает, как презираемы мною легкие пути. Дух должен пробиться сквозь тернии. Я пытаюсь научить ее этому, чтобы не победила Дайна.
– Я слушаю, слушаю!
Мигом делает заинтересованное лицо. Сегодня ее артистизм особенно раздражает меня: все слишком напоказ. Попытка сыграть, как рада, что осталась со мной, а на самом деле…
Бережно закрыв книгу, я всмотрелась в ее старательно вытаращенные глаза.
– Жалеешь, что не ушла с ней?
– Нет! – выкрик деланный, не из души. В душе и сейчас – то смятение.
– Еще не поздно. Никогда не поздно. Опускаться куда легче…
– Куда опускаться?