Фанфан-Тюльпан
Шрифт:
Суд проследовал в зал заседаний, и звон, издаваемый шпорами и саблями, задевавшими друг за друга, заполнил помещение; в это время караул отдавал честь.
Военные судьи поздоровались, снимая головные уборы, и стали рассаживаться за столом, покрытым красной тканью. Приклады стражей ударили по мощеному полу, и гнусавый голос секретаря суда объявил рассмотрение дела Фанфана-Тюльпана.
Обвиняемый, по-прежнему с двумя стражами по бокам, неподвижно стоял по стойке смирно.
Бравый Вояка, оставив Перетту одну в карете, бросился в зал заседаний. Войдя внутрь, он сразу увидел в первом ряду шевалье
Председатель суда сделал знак рукой секретарю, и тот, нацепив на нос очки с костяными дужками, пожелтевшими от времени, начал чтение обвинительного акта. Он звучал так:
«По приказу маркиза Д'Орильи, лейтенанта полка Рояль-Крават, задержан солдат (рядовой), которого вышеназванный лейтенант обвиняет в нанесении ему оскорбления, в мятеже и в нападении на него с оружием в руках. Обвиняемый рядовой сообщил, что он не имеет родителей и, как найденыш, не имеет другого имени, кроме имени Фанфан-Тюльпан, которое дали ему его приемные родители.»
При этих словах председатель суда барон дю Валлон де ля От-Турель наклонился к судье и презрительно прошептал ему на ухо:
— Он еще и бастард!
Докладчик продолжал:
»…Солдаты, которым было приказано арестовать вышепоименованного Фанфана-Тюльпана, состоявшие в эскадроне восьмого полка Рояль-Крават, который был назначен в Шуази, подтверждают слова лейтенанта Д'Орильи, Виконт Амори де Корбьер, корнет вышеназванного полка, добавляет, что он ясно слышал, как кавалерист Фанфан-Тюльпан, бросившись с саблей в руке на лейтенанта, крикнул ему оскорбительное слово «Подлец!» и ранил его в руку.»
После этого краткого доклада, более страшного, чем обвинительный акт, докладчик сел на свое место. Люрбек и Д'Орильи обменялись торжествующими улыбками, а Бравый Вояка изо всех сил сжал кулаки, снедаемый непреодолимым желанием броситься на них.
Председатель суда несколько секунд молчал, словно собирался с мыслями, потом, указав пальцем на обвиняемого, торжественно произнес:
— Рядовой Фанфан-Тюльпан, что вы можете сказать в свою защиту?
— Я хотел защитить честь моей невесты, — ответил молодой человек ясным и уверенным голосом. — Я сопровождал в Париж карету госпожи Фавар, где находилась также и мадемуазель де Фикефлёр, моя суженая. Двое дворян, которые находятся здесь, предприняли ночью нападение на карету с целью похитить обеих дам.
— В темноте, — продолжал Фанфан, — я не узнал своего лейтенанта и выполнил свой долг, стараясь помешать разбойному покушению.
— Лейтенант Д'Орильи, — прервал его председатель суда, — вы можете что-нибудь возразить на это?
— Это была просто шутка, не более.
— Да, которая состояла в том, чтобы запятнать доброе имя порядочной и честной девушки! — сказал Фанфан с дрожью гнева в голосе.
— Комедиантки! — подчеркнул громко Люрбек презрительно насмешливым тоном.
При слове «комедиантки»
— Комедиантки! — повторил он, яростно вращая глазами. — И ради театральной девки вы хотели перерезать горло вашему офицеру!
— Милостивый государь, — возразил Фанфан с твердой убежденностью и большим достоинством, — эта «театральная девка», как вы ее назвали, имеет право — клянусь вам — на всяческое уважение и даже на уважение самого лейтенанта Д'Орильи.
Д'Орильи резко вставил:
— У меня не было повода в этом убедиться.
Фанфан побледнел от оскорбления. Нет сомнения, что в другой ситуации он ответил бы более резко, но ему не дали на это времени.
Бравый Вояка, уже не в состоянии больше сдерживаться, подскочил к Д'Орильи, вскричав:
— Сударь, ваше поведение недостойно дворянина и офицера!
Д'Орильи, белый от ярости, уже замахнулся на него хлыстом, но Люрбек, который не потерял самообладания, удержал его.
Тогда старый солдат, повернувшись к судьям и изо всех сил сдерживаясь, веско сказал:
— Господин председатель! Я старый военный, у меня много боевых заслуг и наград. Это подтвердят мои товарищи, находящиеся здесь. Бравый Вояка никогда не лжет и за всю жизнь ни разу не солгал. Я даю вам честное слово, что Фанфан тогда был прав.
Председатель с угрожающим видом встал, так как он не выносил, чтобы его прерывали, и закричал, стукнув по столу кулаком:
— Тысяча чертей, вы замолчите наконец?
Но Бравый Вояка уже окончательно вышел из себя и закричал:
— Будь я на его месте, я поступил бы так же!
— Немедленно выгнать его вон! — завопил барон де ля От-Турель.
В тот же момент сержант и четверо солдат окружили старого воина и выдворили его из зала. За Фанфана вступиться было больше некому!
Сразу после этого председатель дал слово шевалье Люрбеку, который, выйдя к возвышению, на котором находился трибунал, сначала дал клятву говорить только правду, а потом заявил:
— Я тоже, господин председатель, подтверждаю, что господин Д'Орильи говорил правду. У нас не было никакого намерения похитить этих комедианток. Мы просто хотели устроить спектакль для господина Фавара, который перед этим повел себя с нами недопустимо дерзко и неприлично.
— Господин Фавар, — подхватил полковник, листая дело, — разве не был допрошен как свидетель? Введите его!
— Господин председатель, господин Фавар арестован вчера и помещен в тюрьму Фор ль'Эвек по приказу его величества.
— Ага, он там? Ну, пусть там и остается! — прорычал барон де ля От-Турель, которого снедала с некоторых пор ненависть ко всему театру и к тем, кто имел к нему отношение.
И он тут же объявил:
— Господа, суд уходит на совещание.
Судьи удалились в соседнюю комнату. В это время Бравый Вояка вернулся к Перетте, которая, переходя от ужаса к надежде, ждала его в экипаже.
— Ну, что? — спросила она жадно.
— Они даже не дали мне ничего сказать! — вздохнул старый солдат, и его голос дрогнул.