Фантасофия. Выпуск 3. Андеграунд и Эротика

Коллектив авторов

VI

Игра отражений тех вещей, которые можно увидеть воспоминанием и та призывает быть самим собой с помощью пути следования за неизвестностью.

И те неизвестности отражаются в ежедневном и еженедельнособытийном, в умении общаться разнолюдно. И вот следующий день ещё насыщеннее, чем вчерашнее феерическое настроение, и ежедневность уже кажется радужноцветастой и налицо хотение говорить с облаками. Я пел песню в то время, когда ревербератор повторял за мной. В то время, когда ревербераторный повтор самомнительно искажал моё мнение, я пел тогда. Когда я пел песню, за мною шёл по пятам ревербератор и развеивал все мои сомнения, он махал за моей спиной вентилятором и весь электорат был моим – где-то в количестве 15-ти человек, и было прохладно, так как вентилятор махал на вербальном уровне полотенцем

фейербахово. И я берусь упоминать о Фейербахе, не углубляясь в философские глубины и новости от Гомера, не буду больше.

Вот и солнце подоспело к обеду и лучеватых прожекторов дня хватит на отличный самонастрой.

Найдёт ли Холмовский-Холмсский – не найдёт ли вовсе – всё равно игра отражений где-нибудь найдётся, может быть возможность некоего узнавания самого себя в Холмсском, в двух «эс» фамилии, в перемещении из левого канала в правый стереоусилителя. Это только нагромождение слововищ, когда охота пуще неволи, и лень сильнее часового механизма, и сомнение на сантиметр короче ростом, чем самолюбование. И мне самому будет интересно почитать об иллюзиях подводного мира. Найдёт ли Космосов простое человеческое счастье?

Солнцеподобный император отпустил (по собственному приказу) погибать самолеты. Кодекс чести имеет большее место во всех японских явлениях, если перемешивать разные столетия, если варить суп из крапивы. Большое место, если белая ворона согласится на житье-бытье в моей скучной компании до понедельника, если успеть взяться руками за голову и не стать немного сумасшедшим, если в себе искать чего-нибудь и не найти и быть всегда глуповатодовольным.

Вот, что я могу наврать в письме из сиюминутностей и из того, как наползают друг на друга пластинки в цветных конвертах.

Ревербератор перебирал слова и подсказывал мне, а я махал полотенцем и охлаждал его пыл. Пыль плыла, поезд разогревался, бело-зелёная быль абстрактноамбразурноузорно гудела как вентилятор.

VII

Сергеенко передвигался в медленном поезде, железная дорога замысловато перестукивала, и это помогало заглянуть в неисчерпаемую кладовую, в самого себя. Боюсь, что там ничего не было и за этим «ничего не было» спрятано и плохое, и хорошее, и если баржу толкает буксир, значит, лето будет таким же, как и в прошлом году.

Цзао Синь ловил рыбу, глядя на баржу. Он всегда отпускал пойманную рыбу, ведь фосфор не такая уж необходимость. Поэтому в Поднебесной царила благодать, что не могло не передаться Сергеенко, тем более, когда есть такая возможность смотреть из окна на товарные вагоны с длинными номерами: «60232097» с весомыми скобами, с пружинистой конструкцией на железных колесах. Кстати, вагонов в товарном составе всегда 56, и не больше.

VIII

Хочется простых вещей, в «тетрис» поиграть, например.

Бао Тао жил неподалеку от Ли Фэя, впрочем и это вода. Как-то намедни Ли Фэй зашел к Бао Тао, а того дома не было, так и не получил Ли Фэй спичек и «уровня» для проверки наклона садовых дорожек, которую вымостили чужестранцы из заморского государства Чжанфао и всё это предвещало вечер чудес и неограниченных возможностей. И причем здесь Бао и Ли? Есть ли жизнь на Марсе? В Датском Королевстве что-то случилось. И стоило клоуну лопнуть шарик, и тут же упала чья-то кепка.

Ли Фэй погрузился в телевизор, и в процессе смотрения стало ясно, что надо уезжать в города, в города: в Далянь, в Акапулько. В телевизоре была другая жизнь, на солнечные малые города упал летний удар, железяки звенят, будучи подвешенными за крючки, сколько воды попадает в бассейн, столько же и утекает. Уже не до спичек и не до игр с котёнком. Я ничего не понимаю в метаниях Ли Фэя. Но смеющееся солнце разжигало оптимизм.

Идрис Кипарисов-Мударрисов

Пародия на Б. Явраева

Там, где тысячи лет кочевали предтечи, Выбивало копыто пушистую пыль, Словно загнанный зверь, в марафонском забеге Я паду средь степи, где постель мне – ковыль. И приснится мне сон, где безжалостной паркой Будешь жилы мне вить, оседлав, как ярмо. Я тряпичным Пьеро, как постылым подарком, Упаду в грязь лицом, обоняя дерьмо. Твои ноздри взорвет, словно жерло вулкана, Словно ямы воронок на страшной войне. За восставший «ручник» тормознешь хулигана, Задохнувшись в его шелковистом руне. Ты потащишь раба на невольничий рынок, Где без соли сожрешь, с алчным блеском в глазах. И не выдержать мне похотливейших пыток, Когда жадные пальцы обшарят мне пах. Словно гады сплетутся в кровавом соитьи Небывалый урод и мозгляк-имбецил. Лесбиянки порвут себе губы и тити. Сам себя подоит узколобый дебил. Убегу из притона, бардачного мрака, Не стесняясь людей и небесных глубин. Сучьим соком плюясь, все равно как собака, Я скажу себе: славненько я поблудил!

Идрис Кипарисов-Мударрисов

Пародия на Р. Ягудина

Пухлорыла луна у надгробной антенны. Гулко, волгло, как в склепе, и продрись зари. Мы как трупы теней заползаем под стены. Я да с мертвыми бельмами глаз упыри. Они дрючат меня, похотливые кошки, Пьют из вены яремной, из сонной артерии пьют. Щекотно и бесстыдно, как лобные вошки, Через ноздри и уши с причмоком мне мозги сосут. Из прогнившего савана лезут могильные черви, Заползая мне в рот, даже в девственно сомкнутый зад. И как струны поют этим стервам довольные нервы, От блаженства стенают и мелкою дрожью дрожат. Мои вены наполнятся тухлой мочой с трупным ядом. Вместо мозга служить будет верно конклав червяков. Трепещите враги и мычите беременным стадом, Вы утоните в море зловонном помоев-стихов. А, когда отпадут, моей крови напившись, пиявки, На карачках с бордюра в зловонную лужу сползу, Мое тело согреют живущие в лужи козявки, «В изголовье повесят упавшую с неба звезду». Буду пьян я от огненной жидкости, прущей по венам, И меня, как обычно, бухого повяжут менты. И никто не поймет, что ведь это непризнанный гений В вытрезвителе плачет и просит с похмелья воды.

Идрис Кипарисов-Мударрисов

Пародия на рассказ И. Фролова «На охоте»

Горохом трясясь в летящей погремушке вертолета, они вальяжно балдели в предчувствии взрывных доз адреналина при виде отчаянно петляющей, пробуксовывая в сыпучих миллиардолетних песках мореподобных барханов, обезумевшей от предсмертного ужаса теплокровной жертвы.

И она как расторопная блудница не замедлила явиться в виде прокопченных на солнце в коросте многолетней грязи вонючих тел трех вшивых сук предположительно мужского пола, стоящих на двух искривленных рахитом жидких ножках и без признаков оперения.

Стрелок, шало скалясь в пароксизме взрывного безумия, впав в пролонгированный оргазм с верным любовником-пулеметом, как от приступа неуемного глупого смеха затрясся, спуская короткими очередями, стараясь не зацепить ненароком обалдевшую жертву.

Пришпоренная хлесткой пощечиной страха неразлучная троица ртутными шариками прыснула в разные стороны.

Началась ОХОТА…

Юрий Жарков

Из цикла «Дети природы»