Фантастические тетради
Шрифт:
— Он здорово тебя бил?
— Это не то слово.
— Ты никогда не говорил мне об этом.
Гренс пожал плечами.
— Это не самая приятная тема для разговора. После моего побега он прямо-таки взбесился, решил, что я связался с уличной шпаной, пью, курю, ворую… Отец у нас всегда был немного с приветом — трудное послевоенное детство… Но суть не в этом. Суть в том, что мне надо было каким-то образом выжить, и я нашел выход. Припоминаешь, о чем идет речь?
— Какая-нибудь секта?
Гренс снисходительно усмехнулся.
— Феликс, мы росли в советские времена, хоть это ты можешь вспомнить? Какая там секта для пионеров? Ты помнишь кирпичный трехэтажный домик
— Дворец пионеров, который давно снесли? Там ты занимался в своем историческом кружке?
— Да, да! Наконец-то! Все мои кошмары прекратились после встречи с Георгием Павловичем…
— Помню Георгия Павловича. Ты говорил о нем, ну и что?
— Вроде бы, по официальной версии, он был бывшим преподавателем университета, потрясающе интересный мужик. Я был от него без ума.
— Ну, как же, как же! Это из-за него ты чуть не завалил выпускной экзамен?
Гренс расхохотался.
— Реформы Столыпина — не смеши меня. Я был маленьким самоуверенным идиотом! Феликс, ты же не будешь отрицать, что историю я знал лучше всех наших преподавателей вместе взятых?
Матлин утвердительно закивал головой: без вопросов, он сам об этом не раз говорил несчастному маленькому, до неприличия начитанному Короеду, чтобы успокоить его после очередного конфуза. Он прекрасно помнил все этапы их плодотворного сотрудничества на экзаменах и контрольных, когда он себе в удовольствие решал для своего соседа по парте оба варианта по математике, зато учебника истории мог не открывать вообще. Андрюша Короед так же, в свое удовольствие, весь школьный курс истории излагал ему в самых увлекательных подробностях на уроках, на переменах и при каждом удобном случае, даже тогда, когда его совсем об этом не просили.
— О, да! — Матлин в знак признательности приложил руку к сердцу. — Твоих заслуг никто не отрицает.
— Чем мы только с Георгием Павловичем не занимались, — продолжил Гренс, — начиная с антропологии и палеографии и кончая герменевтикой и футуристической лексикой. Для тебя это, наверное, как для меня «зона Акруса». Но и это неважно. Когда выяснилось, что наш дядя Жора никакого отношения к университету не имел, он не имел даже диплома историка… Удивительный был человек, он был для меня всем… Если ты можешь это понять. Он был моей семьей, моим домом, я пропадал у него круглые сутки. Ему даже удалось расположить к себе моего отца! Он относился ко мне, как к сыну… Только с ним я и мог чувствовать себя человеком. Ну, что же… Почему ты ничего не ешь? Давай-ка, не церемонься. Разговор будет долгим.
— Кем был этот Георгий Павлович?
Гренс пожал плечами.
— Я очень часто сам себе задаю этот вопрос. И, представь себе, не нахожу достойного ответа. После школы мы больше не виделись. Он уехал в Краснодар к сыну. Мы переписывались до армии, он приглашал на лето в гости. Потом… представить себе не могу, что произошло. Он перестал отвечать на письма. Я ездил туда, но…
— Что «но»?
— Да нет, не подумай ничего особенного, такого адреса в Краснодаре не существовало никогда. Даже ничего похожего.
— Он так и не объявился?
Гренс растерянно помотал головой.
— Ни он, ни родственники, ни знакомые. Куда я только ни обращался. Как сквозь землю… Словом, с тех пор мне ничего о нем не известно. До армии я валял дурака, а когда вернулся — успешно провалил экзамены в университет. Ты не можешь этого не помнить.
— Да, разумеется.
— Подло! Гадко! Представь себе: сдать на «отлично» все экзамены, и под корень завалить иностранный. И это после армии. Ты сразу поступил, тебе меня не понять. Нет, надо было идти в американскую армию наемником — тогда бы не было проблем с английским.
— Были бы проблемы с комсомолом.
— Феликс! Ты возвращаешь меня к жизни. С кем бы я еще здесь так славно побеседовал?
— Я помню эту печальную историю, конечно, мои самые глубокие соболезнования… Пожалуйста, продолжай.
— Но ты не знаешь самого главного. В тот момент, когда я выходил из аудитории с проваленным английским, ко мне подошел мужик и пригласил выйти на лестницу поговорить. Первое, что мне пришло в голову, — мужик университетский и сейчас начнет с меня требовать взятку, мне не хватало каких-то полутора баллов, можешь себе представить?
— И что же?
— Он предложил мне работу. Хорошую работу за хорошие деньги с длительной командировкой. Это было связано с архивами и анализом древних рукописей. Всему, чего я еще не умел, меня предполагалось обучить на месте. Что за архивы, рукописи и куда эта длительная командировка, говорить отказался, не уполномочен, видите ли, это большой секрет. Только, говорит, в случае полного согласия с моей стороны. В конце концов, мы распрощались. Почему, если это действительно серьезная работа, не обсудить все сразу? Какие там могли быть секреты в древних рукописях? С другой стороны, я же не девочка, которую можно, в случае чего, продать в гарем. Зачем-то я ему действительно понадобился. Словом, на следующий день я уже сожалел о своем отказе.
— И ты не попытался разобраться?
— Послушай, откровенно тебе скажу, после экзамена мне было не до этого. Я рассчитывал получить фундаментальное образование. Я и на следующий год рассчитывал, но ситуация повторилась до мелочей. Ты об этом ничего не знаешь… Этого я не рассказывал никому: я опять завалил английский в той же самой аудитории, тому же самому преподавателю, более того, ту же самую тему, что и год назад. Можешь себе представить мое настроение, когда я, выходя из аудитории, узрел того же самого типа, который сделал мне то же самое предложение, только с гораздо более виноватым видом. Будто он считал себя причиной моего провала. Я был так взбешен, что не стал с ним разговаривать, но в течение года видел его не один раз: то мы случайно сталкивались в метро, то в магазине, то вообще черт знает где. К тому времени с фундаментальным историческим образованием я окончательно решил покончить. Но прошел год и, словно бес попутал, опять потащил документы в университет и все повторилось. Поверь, я не то что читать, я думать по-английски научился, а тут — словно внезапное отупение: та же аудитория, тот же билет, будто я вернулся в тот же день два года назад и уже не сомневался, что преподаватель меня завалит.
— И преподаватель?..
— Тот же мерзкий тип с рожей пьяницы, и фамилия у него соответственная… на кучу дерьма похожа. То ли Калов, то ли Галов, будто они его с улицы притащили, — всю дорогу в носу ковырялся и гремел бутылками в дипломате. Абсолютно то же самое во всех деталях и я не сомневался, что мой работодатель опять стоит у дверей. Как думаешь, что я сделал?
— Наверное, здорово струсил.
— Так и есть! Не то, что струсил — меня почти парализовало с испугу. Я был уверен, что спятил, что должен немедленно сдаться в психушку. Тут я и сказал ему, что согласен, только ради того, чтобы выиграть время и смыться из Москвы, но он… Ты не представляешь себе, как он был счастлив, сколько наговорил мне на радостях всякой ерунды и, в числе прочего, проскочила одна небезынтересная информация: что Георгий Павлович очень гордился бы мной, узнав о моем мудром решении, что он сам рекомендовал меня на эту работу.