Фантастические тетради
Шрифт:
— Неужели я похож на говорящую галлюцинацию? Они недооценивали моих шансов.
— О, Феликс! Твоя галлюцинация уже не раз посещала меня. Ты был моим самым тяжким грехом. Ты даже не можешь себе представить, как я счастлив, увидеть тебя.
— Ты уверен, что это все?
Гренс непонимающе поглядел на своего гостя.
— С момента старта с Земли у меня отсутствует гораздо больший отрезок памяти…
— Но, Феликс, оболочка контейнера…
— Я знаю про эти оболочки не меньше тебя. Разрушение памяти идет в сторону прошлого, без разбора. Я не помню, где я напился в тот день, я и предыдущих дней не помню — это неважно. До того момента, как я выбрался на перевалочном пункте, прошло около месяца полета.
— Неужели ты мне не доверяешь? —
— Андрей, я только хочу выяснить…
— Подожди. Какой месяц? Там никакого месяца быть не может. Это абсурд! Кто тебе это определил? По какому ритму? Клянусь, я больше ничего о тебе не знаю.
Гренс подскочил к своим черновикам, сваленным на пол и стал что-то черкать на них жирным карандашом.
— Сколько времени, ты сказал? Месяц? — Он погрузился в расчеты и очень скоро предъявил Матлину свой чертеж, на котором был изображен странный треугольник, разбитый на внутренние сектора, которые были аккуратно спроецированы на одну из граней неровными отрезками. — Эх ты, милый мой технарь. Куда у тебя девался фактор скорости, хотя бы по формуле Энштейна? Ты даже представить себе не можешь расстояние отсюда до Земли…
— Это я-то не могу себе представить?
— Вот он, твой месяц, — Гренс указал пальцем на один из спроецированных отрезков, — ты болтался в космосе не более трех суток.
Матлин разложил перед собой чертеж и попытался воспроизвести формулу Эйнштейна, припоминая, какой разлет в пространстве могли иметь Акрус и Галактика два года назад — все приблизительно! В этом ареале, — ворчал он про себя, — ничто не может быть точным, даже расстояние от точки А до точки Б на листе бумаги.
— Не трудись, — остановил его Гренс, — формула Эйнштейна не универсальна, это мне точно известно. Здесь «девятеричная доминанта». Так называемая «формула девятки»: грубо, но просто. Это касается и сжатия времени. Я в этих тонкостях физики ничего не понимаю — здесь же все просто. Вот смотри, — Гренс склонился над чертежом и стал водить пальцем по треугольникам, объясняя, откуда что взялось. Похожую науку моделирования в геометрических фигурах Матлин где-то когда-то уже проходил. Он даже вспомнил, что существуют «геометрии» зон с иными числовыми доминантами, где расчет времени моделируется с квадрата, пятигранника и т. д. Но никакой практической пользы эта наука ему не давала. «Я кретин, — подумал он про себя, — по этим доминантам можно было самому еще в ЦИФе вычислить координаты Галактики, и не приблизительно! Ведь Ксар мне называл точный отрезок отсутствия памяти, до сотых долей секунды. Если б я догадался вернуться в технопарк и переговорить с Серым… Если б я догадался вычислить эти три дня…»
— Я крайне бестолково представляю себе эту систему, — признался Гренс, — но древние акрусианские астрономы успешно ее использовали. И это еще не все. Самое интересное, что искривление времени в последствие выпрямляется. Этого не знал даже сам Эйнштейн. — Гренс перешел на шепот, будто Эйнштейн подслушивал его за дверью, — поэтому я вместо подписанного контракта могу застрять здесь на гораздо больший срок.
— Можешь не объяснять. Кое-чему я здесь все-таки научился.
— Тогда, может быть, именно ты поможешь мне разобраться кое в чем остальном? Должны же мы хоть что-нибудь иметь с наших неприятностей. Или ты вольный человек и сможешь в любой момент сам вернуться обратно?
— А разве я не нашел тебя сам?
— Тогда тем более я должен знать все, что знаешь ты.
— Полагаешь, между нами, инопланетянами, секретов быть не должно?
Гренс схватил его за обе руки и задрожал от волнения.
— Если у тебя есть «секреты», открой мне их. Поверь, мне есть, чем тебе отплатить…
Глава 8
Вечером следующего дня Матлин, оставив полусонного Гренса, выбрался в фойе и связался с болфом узнать, кто «дома».
— Как, Феликс Матлин, вы все еще живы? — услышал он приветствие Суфа на страшно ломаном русском.
— Даже не надейся! Лучше запомни место и прими меня на борт.
Матлин ступил на корабль тотчас, но Суфа разыскал с трудом на одной из дальних внешних отсеков. Вежливые навигаторы предпочитали отстегивать эти оболочки в ближайших технопарках, чтоб не казаться чересчур громоздким. Не то, чтоб это имело какой-либо физический смысл…Такой порядок сохранился с далеких времен, как жест вежливости пришельцев: отстегнул грузовые отсеки и порядок, каждому аборигену должно быть ясно: никаких грабительских намерений экспедиция не имеет. Очевидно, на Суфа подобные жесты не распространялись, а в его грабительских намерениях мог сомневаться только самый наивный абориген. Матлин застал Суфа как раз за сопровождением транспортера. Метровый зеркальный шар медленно плыл впереди него и о содержимом этого шара оставалось только догадываться: вероятнее всего оно было мягким и пушистым. Шар перед погрузкой в люк плотно утрамбовался в кубик вполне компактных размеров и ввалился в ячейку консервационной камеры.
— Ну, как? — обратился Суф к Матлину, не поворачивая головы. — Твой приятель в порядке?
— Только не делай вид, что ты не вел запись.
— Я вел запись, ты знал это, и все равно говорил по-русски. В результате я ничего не понял: везем мы его обратно или нет?
— Подождем. Ему надо прийти в себя.
— Этот хмырь, — пожаловался Суф на Али, — обосновался в фактуре. Чувствует себя как на курорте: волочится за женщинами. Мало того, что он неприлично себя ведет, он еще и меня провоцирует…
— Он собирается выводить корабль из Акруса?
— Спроси сам. Мне он надоел: «не фаза», «не фаза», «надо денек-другой подождать». Этот денек-другой может тянуться бесконечно. Встретит какую-нибудь очередную рыжую особь — тут же у него «не фаза»…
— Хорошо, — с облегчением вздохнул Матлин, — это можно понять. С его нынешним темпераментом без женщины долго не протянешь. Завтра же я займусь его моральным обликом. Завтра я ему устрою «фазу». Завтра все станет ясно.
Но ни завтра, ни послезавтра, ни через два дня ничего ясно не стало. Лоин Гренс, запершись в своих покоях, не принимал ни посетителей, ни сообщений. Терпение Матлина лопнуло, когда вдоволь нагулявшийся Али категорически заявил: либо стартуем завтра, либо придется здесь проторчать еще с полгода, либо катитесь вы все к черту… Через пару минут они втроем стояли в фойе у фонтана. Их неосторожное появление вызвало шок у хромого полотера и он, бросив свой полотерный агрегат, быстро поковылял прочь.
Матлин поднялся в коридор и осторожно постучал в почтовый ящик Гренса. Ответа не последовало.
— Андрюха, открой!
За дверью по-прежнему было тихо.
— Долго ты намерен соблюдать этикет? — вмешался Али. — Эта дверь вскрывается проще сигаретной пачки.
Но Матлин выставил его в фойе, велел не путаться под ногами и опять принялся барабанить в дверь. Во всем гостиничном коридоре было подозрительно тихо. Никто из соседей даже не попытался поинтересоваться шумными визитерами. Хотя по всем правилам их давно бы полагалось выдворить прочь.
— Андрей! Открой попрощаться! У меня нет времени ждать.
После этой фразы внутри комнаты что-то зашевелилось, и осторожные шаги направились к дверям.
— Что значит попрощаться, Феликс? Ты меня покидаешь? Так скоро?
— Сколько мне еще стоять за дверью? Имей совесть!
В проеме двери показалась физиономия Гренса с опухшими от бессонницы глазами.
— Лучше сразу отруби мне голову. Я никуда тебя не отпущу!
— Не смеши, — Матлин с силой толкнул дверь, и она распахнулась вместе с Гренсом, прилипшим к ней с другой стороны. Вид у него был впечатляющий: растрепанные волосы, мятая пижама; постель выглядела так, будто на ней неделю занимались любовью, ни разу не поправив простынь, а вокруг живописным хороводом располагались объедки, немытая посуда вперемешку с книгами и черновиками.