"Фантастика 2023-181". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
К этому каменному кольцу добралось человек тридцать. Остальные воины Дженнака, и молодые жрецы, и стражи святилища, и сказитель Амад Ахтам, сын Абед Дина, остались на залитой солнцем и кровью террасе, и у входа в храм, не имевший ни дверей, ни иной защиты, и на полу, на дороге, что вела от входного проема к собравшимся в круг богам. Сюда Дженнак принес Ирассу, с обломком дротика, торчавшим в животе; дротик засел глубоко, ушел под панцирь ядовитой змеей, и жизнь юноши таяла, как догоравшая на рассвете свеча. Но он не стонал и находился в сознании, лишь губы сделались белыми, а глаза потемнели. Похоже, тасситское острие пробило позвоночник, ибо Дженнаку чудилось, что ноги Ирассы безжизненны и болтаются как два набитых песком мешка. Но руками он шевелил и даже пытался что-то сказать.
Тасситы отхлынули. Казалось, торжественный полумрак и величие храма устрашили их; хоть боги стояли спиной ко входу, но видели все - и кровь, и смерть, и творимое непотребство. Видели кучку защитников у своих ног, видели атакующие орды, видели трупы, лежавшие на камнях, и среди них - Амада Ахтама, певца, не допевшего песни свои, мечтателя, чей поиск мудрости и справедливости прервался смертью. Но, быть может, он обрел их в своем последнем бою? Мысль об этом утешала Дженнака, но яшмовый шар пульсировал все сильней, будто билось в груди у него два сердца, переполненных горем утрат и печалью вечной разлуки.
Опустив Ирассу на пол между лестницей и статуей Арсолана, он склонился к нему. Ирасса глядел на лик солнечного божества, величественный и немного грустный, а бог взирал на него с сожалением и скорбью, как бы говоря: потерпи, воин! Страдания и муки смерти преходящи, потерпи! Скоро ты будешь там, где нет ни битв, ни врагов, а один лишь покой да мосты из радуги и тропинки из лунного света. Потерпи!
Губы Ирассы шевельнулись.
– Буду… ждать… - разобрал Дженнак.
– Буду… ждать… Ты… меня… отведешь… господин…
– Не жди, - Дженнак коснулся его лба, влажного от предсмертной испарины.
– Увидишь дорогу и свет - этот свет для тебя, балам, свет для праведных и верных. Серебряный лунный свет, как ночью в море… Ступай к нему… - Он помедлил и добавил: - И не бойся, сын мой!
– Не… не боюсь… Просто… буду… ждать… - упрямо прошептал Ирасса.
– Ждать… тебя… хоть… сто лет… И пусть… пусть заберу я… заберу я в Чак Мооль… все горе, что суждено тебе…
Зрачки его дрогнули и застыли.
Дженнак поднялся, обогнул изваяние Арсолана и бросил взгляд на входную арку. Она вырезала низкий широкий овал в небесной синеве, и плыли в нем облака, и сияло солнце, еще не достигшее зенита, но День Керравао - черный день!
– близился к концу. Ирасса был мертв, и были мертвы Уртшига, Амад и Пакити, а с ними без малого триста бойцов, сгоревших вместе с "Хассом" или принявших смерть в святилище; и душу Дженнака переполняла скорбь. Верно сказано: дорога кинну - дорога печалей и расставаний, путь утрат и потерь!
Но, быть может, и обретений?
Яшмовый шар под его сердцем бился и трепетал, и он, не спуская глаз с надвигавшихся тасситских шеренг, рванул завязки панциря. Теперь сфера лежала на его ладони, на белом шелке, помнившем Вианну, будто соединившись с самым драгоценным из даров, посланных ему богами. Поверхность шара помутнела, розовые и алые полосы слились с багряным фоном, и казалось, что на шилаке Вианны рдеет огромная капля крови. Не светлой и не темной - просто крови.
Тасситы заполнили храм от стены до стены - тысяча или больше воинов в боевой раскраске, со щитами из бычьих шкур; глаза их сверкали, блестели лезвия топоров и широкие изогнутые клинки бумерангов, искрились яркими вспышками наконечники копий. Шли они медленно, но в движениях их уже не ощущалось страха - скорее, уверенность охотника, загнавшего добычу и убежденного, что торопиться теперь ни к чему. В первых рядах взгляд выхватывал воинов в пышных уборах из перьев орла, великих бойцов Клана отанчей, и Дженнак догадался, что им предоставлена честь добить его людей.
Между ним и тасситами было сорок шагов.
Не опуская шара, он неторопливо потянул из ножен левый клинок. Ему чудилось, что он различает гул, долетавший с плошади; там, очевидно, вершились некие события, уже не касавшиеся одиссарцев, ибо тысячная орда отделяла их от ярких небес Юкаты, от солнца и облаков, от света и от самой жизни. А позади их ждали лишь холодные пространства Чак Мооль, да горечь поражения, да смутная память о том, как было захвачено Великое Святилище, как камни его оросились кровью, как были попраны заветы богов и предан священный знак перемирия…
Наверно, Тегунче и Оро'сихе сплетут новый, подумал Дженнак, но уже с другим посланцем, без него. Ему оставалось лишь усеять пол орлиными перьями и уйти с почетной свитой из мертвых отанчей.
Они приближались; до них было тридцать шагов.
Повернувшись, Дженнак оглядел своих воинов. Истомленные, в побитых панцирях, они стояли крепкой стеной; многие уже без щитов и шлемов, так что видел он их лики, смуглые и безбородые у одиссарцев, посветлей и с редковатой растительностью на щеках - у полукровок. Внешне казались они различными, а вот выражение было у всех одно, упрямое и непреклонное, будто желали они отразить натиск горной лавины, а коль не получится, лечь под нее, но дороги не уступить. Впрочем, упрямство было одной из черт, присущих и уроженцам Бритайи, и выходцам из Серанны; быть может, потому они и роднились с охотой, и уважали друг друга. Недаром ведь сказано: прочен очаг, сложенный из упрямых камней!
Поймав взгляд таркола, последнего уцелевшего, Дженнак властно кивнул, и воины, скрываясь в проходах у подножий статуй, начали отходить к лестнице, к крутым ступеням, озаренным дрожащими огненными язычками бронзовых ламп. Шестеро Кино Раа смотрели на них с легкой укоризной, но потом, будто догадавшись, склонили головы в знак прощения и вновь окаменели на своих базальтовых постаментах. Слишком немного оставалось у них защитников; слишком мало, чтоб удержать проходы и отразить атаку со всех сторон. Но на лестнице, не очень широкой, три десятка одиссарцев могли встать в три ряда и биться, спускаясь вниз, в пещеры.
Вниз, подумал Дженнак, медленно отступая к ближайшей щели между пьедесталами; вниз, к серебряным и изумрудным ронго Книг Минувшего и Повседневного, к ало-пурпурному великолепию Книги Мер, к блеску золота и мягкой синеве Книги Тайн… Под какими строками оборвется его жизнь? Может быть, там, где написано: защищающий свой очаг подобен благородному соколу-хассу; нападающий же смердит, как стервятник… Но были и другие мудрые слова, вполне подходившие к случаю. Например, такие: для каждого наступит время собирать черные перья… Или: камень истины тяжел, и его не спрячешь в мешке лжи… Или: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее.
Будь его воля, он встретил бы свой конец под словами Арсолана, записанными в Книге Минувшего, под словами, что были сказаны Светлым и Справедливым о цоланском храме. А говорил он так: устроив прочие места, разве не устроим ли мы это место? Достойно оно пребывать в покое и мире; ведь сюда принес нас Оримби Мооль, и здесь впервые ноги наши коснулись земли Эйпонны…
До тасситских шеренг оставалось двадцать шагов, когда эти слова вспыхнули в воздухе перед Дженнаком.
Шар на его ладони исчез, хотя он ощущал тяжесть, твердость и теплоту магического талисмана, и легкую дрожь, будто бы сфера стремительно вращалась в его пальцах, не истирая, однако, кожу или вовсе не касаясь ее. Но зрение утверждало иное; глаза его видели огромную книгу, повисшую в пустоте, гигантские страницы в три человеческих роста, темный фон, серебряные знаки и слова - те самые слова, что вспомнились ему сейчас.