Фантом
Шрифт:
Никодимыч кашлянул, извлек из котомки початую бутылку и складной пластмассовый стакан.
– Ну, что помянем...
После того, как я кивнул, не желая огорчать печального олимпийца, тут же, волшебным образом, этот бог с пшеничными усами, извлек из недр металлического судка два кусочка хлеба с салом.
Мы жевали хлеб с салом и смотрели, как голуби поклевывают крошки.
Никодимыч говорил, причмокивая:
– Я тут рассказики некоторые из книжки прочитал. Надо сказать – удивительные рассказики. Непривычные. Помню один - «Столяры» называется. Про то, как столяр сына себе
– На юг? – спросил я удивленно. – А я ничего не знал.
– Так он у меня деньги одалживал. Говорит, поеду на пару деньков, дела кой-какие надо уладить. А потом отдал…
Никодимыч еще долго рассуждал в общем, а толком - ни о чем, поэтому я, воспользовавшись первой же паузой, поблагодарив седоусого бога, пошел домой, раздумывая по пути над новыми загадками.
Дома, немного отдохнув, собрался было звонить Наташе, но потом все же вновь взял книгу Каверина и пролистал ее. Почему отец отдал ее Никодимычу с просьбой передать мне? Что это – одна из его странностей, которых у него было достаточно? Или он чего – то, или кого-то опасался? Кого? Лягушина и его подручных? Романа Тайна? Но что в этой книге такого необычного?
Я еще раз пролистал сборник Каверина. Ничего особенного. Книга как книга, правда, редкая, а потому ценная. Закладка заложена на предпоследнем рассказе «Пурпурный палимпсест». А я ведь так и не прочел эту книгу! Что за странное название?
Я углубился в рассказ. Вот оно в чем дело. Палимпсест — так в древности и в раннем средневековье называли рукопись, написанная на пергаменте по смытому или счищенному первичному тексту. Иногда бывает, что сквозь новый текст палимпсеста проступает прежний текст. В рассказе чувствовалась своеобразная неуловимая философия, скользящая между строк мудрость, так называемое «двойное дно». Такие произведения не прочитываются сразу, бегло и с налету, а требуют возвращения, второй пристальной читки. Только так, слоем за слоем, можно добраться до истины, вскрыть скорлупу твердого ореха, чтобы добраться до золотого ядра.
В ночном лесу сталкиваются две повозки — ученого Вурста (мечтающего о переплетном деле) и переплетчика Кранцера (мечтающего о научной деятельности). Пока ругающиеся кучера ремонтировали поломки, пассажиры разговорились. А затем в темноте перепутали повозки и поэтому умчались туда, откуда ехали. Мало обратили внимания лишь на то, что в свете луны мелькнула чья-то тень и «чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе».
По ходу дальнейших событий можно догадаться, что это волшебник Гаусс и его колдовство помогло героям поменяться местами в жизни.
Вурст стал с удовольствием заниматься переплетным делом, а Кранцер поселился в каморке ученого. В дальнейшем Гаусс является к Вурсту и просит произвести перевод редкого пергамента — палимпсеста, у которого под новым текстом, есть и старая запись, раскрывающая тайну того, что случилось когда-то в древности на Востоке…
Закончив читать, я откинулся на валик дивана.
Ну и что? Что это дает? Рассказ, конечно, очень интересный, но он ничего не подсказал… Хотя… отец любил разбрасывать разные загадки. Палимпсест – это новая оболочка, но имеющая под собою нечто другое, тайное, первозданное, скрытое.
Я осмотрел внимательно книгу. Эта странная газетная обложка. Так обычно делают, чтобы не испортить оригинальную обложку. Ну, да. Отец давал книгу в руки токарю Никодимычу, книга редкая, он боялся, чтобы тот не испачкал ее, вот и завернул.
Но, сейчас - то она уже не нужна! Я решительно снял обложку. Вот он – оригинальный рисунок обложки художника Г.Васильева, созданный художником в далеком 1923 году!
Я осмотрел ненужную теперь газетную обложку, на ощупь – достаточно плотную. Развернул ее. Здесь было несколько маленьких листов, исписанных мелким почерком. Вот оно – окончание послания отца!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ОКОНЧАНИЕ ИСПОВЕДИ ОТЦА
Я давно размышлял о том, как выполнить обещание, данное Щедрову в лагере. Напомню, что во время нашего лесного похода, он просил меня найти его рукописи, спрятанные в городе Еловске, на монастырском кладбище. Но я все откладывал поездку, дожидаясь более благоприятных времен и удобного случая. И эти времена наступили.
Либерализация, «оттепель» в стране, вернули народу тысячи имен, несправедливо втоптанных в грязь.
Сначала о Щедрове написали в «Правде», как о видном ученом и литераторе.
Затем вышла монография, принадлежавшая перу Сергея Вишневского, тоже бывшего политзаключенного. Имя Щедрова появилось даже в вузовских учебниках. И я решил, что лучшего времени для исполнения задуманного плана мне не найти.
Отпуск мне дали на заводе лишь осенью.
Стояло «индейское лето» … Было необыкновенно тепло и солнечно, видно было даже, как на кустиках дрожала паутинка. Но листья уже плавно опадали с деревьев и шелестели под ногами, когда я отправился в путь.
До Еловска нужно было добираться сутки.
Я ехал в поезде, листая своего любимого «безумного Эдгара», и любовался осенним лесом, одетым в самые яркие и пестрые наряды… Было так тепло, что мы открыли окно и слышали, как ветер шелестел золотом листвы и чувствовали аромат яблок, когда проезжали маленький уютный поселок. А когда миновали мост – до нас доносился своеобразный запах воды и тины.
В вагоне-ресторане моими соседями оказались молодая женщина в платке и ее дочка. Девочка куксилась, не хотела кушать, пришлось ей рассказать занимательную сказку, чтобы завлечь ее к еде.
Они ушли, я взял стакан чаю, и в этот момент ко мне подсел человек в легком светлом просторном костюме, худой, тонкошеий, с длинной узкой головой. Шляпу он держал в руке, и я оглядел его редкие рыжеватые, будто ржавые волосы, белесые ресницы. Ему было лет так за сорок.
Он увидел у меня книгу Эдгара По, и мы разговорились с ним, ведь он тоже любил новеллы этого писателя. Особенно он увлеченно рассказывал мне об огненно - рыжем коне, ставшем виною гибели барона Фридриха Метценгерштейна. Процитировал даже эпиграф к этому рассказу из стихотворения Мартина Лютера: «При жизни был тебе чумой — умирая, буду твоей смертью».