Фантом
Шрифт:
– Вот кресло, - сказал он.
– Я долго работал над ним и вселил в него энергии, одолевающие самое время. Кресло обладает чудесным свойством. Каждый, кто сядет в него, окажется на день ранее. То есть, вернется во вчерашний день. И, таким образом, сможет исправить ошибку, не допустить наступление трагического проступка.
Огонек радости и надежды загорелся в душе Миколая. Возблагодарил он старика и сел в кресло. И оказался утром прошедшего дня. Вот он только едет к своей ненаглядной Гелене! И помнит все, что произошло!
Вечером прибыл Миколай
Спустя время была сыграна громкая свадьба. И все это время Миколай помнил о старике и его волшебном кресле.
***
Спустя неделю после свадьбы, Миколай и его слуги верхом прибыли в дом старика и застали его на смертном одре.
Старик узнал Миколая. Какое-то время он молчал, а потом произнес:
– Знаю, зачем ты приехал. Кресло хочешь забрать.
– Я заплачу тебе за него золотом, - сказал Миколай.
– Не нужно мне твое золото… Дней моих уже мало осталось на земле.
Старик задумался. Потом тяжело вздохнул и промолвил:
– Ну, что же…Бери это кресло и пусть оно послужит твоему роду. Но не спеши никому открывать его тайну. Используй его только в случае крайней надобности. Передавай тайну кресла лишь по мужской линии. Например, своему сыну, а твой сын – своему сыну. Женщин в тайну кресла нужно посвящать лишь в крайнем случае. Не злоупотребляй им, не пользуйся слишком часто, ибо кресло утратит свои чудесные возможности. Кроме того, от частого пользования креслом, у человека может сформироваться двойник. Это призрак, похожий как две капли воды. Он очеловечится и останется в настоящем, в то время, как ты унесешься в прошлое. Такого допускать нельзя…
Спустя время старик скончался, а Миколай Куля стал обладателем чудесного кресла!
Конечно, все, что я тебе рассказываю, относится к семейным преданиям.
Все это мне рассказал мой дед, а деду – его отец.
Это кресло долгое время было нашей семейной реликвией и достопримечательностью.
Как – то меня вызвал к себе умирающий дед (его тоже звали Николаем). Умирал он в маленькой комнатушке, бывшей дворницкой. Советская власть уплотнила старика, поселив в его усадьбе семьи рабочих.
Впрочем, Николай глубоким стариком еще не был, было ему около шестидесяти. Но он долго болел и сильно кашлял. Дед ругал своего сына - моего отца Геннадия, сбежавшего после гражданской войны в эмиграцию, бросившего его на произвол судьбы в стране большевиков. При этом он заметил, что тот наотрез отказался пользоваться этим креслом.
Я же прикинул, что оно может пригодиться. Так я стал обладателем этой магической вещи! Дед спустя неделю умер, а я старался, чтобы все забыли о нем, от отца даже отрекся.
Я еще с детства писал туманные стихи о любви, а новая власть, новый строй требовали совсем иных сочинений.
Помимо патриотических высокопарных стихов, воспевающих новую власть и ее героев, я взялся писать
– За ваши стихи о Троцком пострадал мой отец, - сказал я Роману Тайну, строго смотря ему в лицо.
Тот поднял брови, как будто удивился тому факту, что в моем сознании уже давно живут, как вовсе самостоятельные существа - он и его фантом, а потом начал доказывать, что стихотворение было написано еще в то время, когда Троцкий занимал большое место в истории молодого Советского государства, считался героем революции и гражданской войны.
***
Затем Роман Тайн продолжил свой рассказ.
«Что и говорить, молодость я провел бурную, не буду скрывать!
И новым подарком я пользовался щедро.
Теперь стали не нужными переживания, сложные внутренние метания, кризис души. Я оскорблял, я бросал, я соблазнял, я совершал еще массу других грехов, но, если эти проступки могли повредить моей будущей карьере, или в жизни, я садился в кресло и совершал дезертирство, убегая в прошлое.
Ох, обо всех своих грехах даже не хочется вспоминать, настолько это кажется сейчас противным!
Мои хитрые лавирования в жизни, а также удачный брак, позволили избежать ареста во время страшных сталинских «чисток» в конце тридцатых годов. Потом грянула война. На меня, как на работника идеологического фронта, была наложена бронь. На фронт я выезжал крайне редко. Писал очерки о тружениках тыла.
Но любил я тайно другую женщину. Звали ее Верой. Это была твоя мать, Юра. Я хотел уйти от опостылевшей жены к своей возлюбленной Вере, между нами вспыхнула пламенная любовь… Но… начались новые аресты.
В таких условиях мне важнее было оставаться в семье, ведь отец моей жены был крупным начальником. И я, после тяжелого объяснения с Верой и ее отцом (твоим дедушкой), ушел, оставив девушку беременной. Лишь много позднее узнал, что отец Веры скончался от инфаркта.
Тут случилась беда! Внезапно арестовали отца моей жены. И все, что было тщательно выстроено, стало рассыпаться как карточный домик!
Я прекрасно помню тот день – пятое марта пятьдесят первого года, когда на лестнице зазвучали тяжелые шаги.
За мной пришли! Меня обвиняли в антисоветской пропаганде и даже в шпионаже! Начался обыск.
Я понял, что мне пришел конец. Лагеря я не вынесу! И я стал представлять себе, что все это происходит не со мной. Я прикинулся заболевшим, солгал, что мне плохо и попросил разрешения присесть в кресло, то самое, что прикрытое пледом, стояло в углу.
Я максимально сосредоточился и представил вместо себя другого человека, своего двойника. И пока работник госбезопасности ходил на кухню за водой, я погрузился в некое туманное пространство, а очнулся сидящим в пустой комнате. На календаре стояло четвертое марта! Значит удалось!