Фантом
Шрифт:
Наташа, загадочно улыбаясь, лезет в сумочку.
– А вот тебе чтение, - таинственным шепотом говорит она, доставая книгу Стивенсона.
У меня вырывается вздох облегчения. Конверт на месте, видно книжка при обыске упала и раскрылась, но на другой странице, и преступники конверта просто не заметили!
Я улыбаюсь, и кладу книжку рядом на столик. Что же, будет чем заняться на досуге. Буду перечитывать Стивенсона!
***
Я действительно перечитал Стивенсона, сидя в больничном саду на своем излюбленном месте – на лавочке под яблоней. Повесть заставила
А кто такие Лягушин и его сподручные? Это какие-то магические существа, склонные к метаморфозам, или же мне все это просто почудилось под воздействием каких-то порошков и уколов, сделанных злодеями во время допроса? А как же лысая голова ассистента, собранная из разлетевшихся осколков? А то, что они вылили мою кровь по капле? Как понимать это?
Постой - ка – чудесное ведь рядом! Есть же скрипач Володя с его чудесным инструментом? Впрочем, влияние музыки на отдельных людей уже описано и изучено, тут как раз ничего особо магического нет!
Воспоминание о Володе не вызвало у меня приятных эмоций, но я вынужден был мириться с его присутствием – этот человек спас мне жизнь!
А быть может Лягушин и его ассистенты – посланцы этого загадочного Р.? Но откуда он знает о Щедрове и его бумагах? Ведь об этом отец узнал уже в заключении и никакого Р., похожего, как две капли воды на моего отца, рядом не наблюдалось! Он бы его упомянул в своем письме! ...
А кто еще знал о бумагах? Из письма – так это (исключая вождя, конечно) три человека: человек в пенсне, похожий на орла, старший майор госбезопасности Кузнецов и начальник лагеря Гольц. Конечно, осведомленных людей возможно гораздо больше. Значит Лягушин послан кем-то из них с целью заполучить бумаги и ценности!
Для начала нужно найти этого загадочного Р.
Я встал, распахнув рубашку от нестерпимого зноя, пошел к забору, ограждавшему сад. Вокруг зыбкими тенями гуляли больные.
Я продолжал размышлять.
Если такой человек есть, и он был поэтом, или прозаиком, то вряд ли кардинально изменил профессию.
Нужно искать среди литераторов кого-то похожего. Где они чаще всего публикуются? В толстых журналах. Конечно, такой человек уже не молод, и, возможно, одинок, если судить по письму…
На следующий день, когда пришла Наташа, я ей дал задание полистать в читальном зале городской библиотеки литературные журналы и выписывать фамилии прозаиков, поэтов, критиков, редакторов, желательно, пожилого возраста.
Мы сидели на скамейке и говорили, а рядом я заметил моего соседа по палате, попавшего на лечение только вчерашней ночью.
Он мне показался несколько странным. Несмотря на жару, он был закутан в синий больничный халат. Я чувствовал взгляд его круглых желтых глаз. Наблюдал он за нами с любопытством, поднимал вверх губу, как
Я Наташу провел до ворот. Ее карие глаза блистали на ярком солнце. Она сразу же закрыла их черными очками. Оставив гореть поцелуй на моей щеке, она, махнув на прощание рукой, пошла по аллее к автобусной обстановке, покачивая пышными бедрами.
Когда платье Наташи растворилось в горячем мареве, стоявшем густой пеленой вокруг сада, я вернулся к моему месту под яблоней и увидел там соседа.
Тот улыбнулся и протянул мне руку, поросшую седыми кольцеватыми волосами. Такой густо заросшей была и его грудь, видневшаяся из-под халата. Меленькие капельки солнца блестели на его широком лысом лбу, темно-коричневом от загара.
Он представился Борисом Павловичем Лавреновичем. При близком общении я заметил, что это человек преклонного возраста. Ему было явно за семьдесят, хотя он был еще крепок.
– Что, беспокоитесь по поводу подружки? – спросил он немного насмешливым тоном. – Хороша! Роскошная женщина, одобряю ваш вкус! Но за такой нужен глаз да глаз!
– Почему вы так решили?
– спросил я немного удивленно. Его речь казалась слишком смелой, ведь мы почти не знакомы.
– Насчет беспокойства, или насчет того, что нужен глаз? – спросил он твердо.
– И того, и другого!
Лавренович посмотрел на меня пристально.
– О, в психологии я разбираюсь неплохо! Уловил в ваших глазах тревогу, когда ваша женщина уходила.
Я вздохнул.
– Что касается женщин – уж в этом я разбираюсь как никто другой, - продолжил Лавренович. – Провел бурную молодость, знал многих женщин. Эх, какие загадочные существа. Как они манят нас мужчин, обещая сладость и любовь. И как эти ожидания иногда оборачиваются призраком, обманом!
Он махнул рукой.
– Призраком? – вздрогнул я.
– Да, именно, пустым маревом. Могут затуманить вам голову любовью, а на самом деле, отдаются кому-то другому. А ваша – роскошна! За ней любой может приударить!
– Да ладно вам, - сказал я, уставившись на блестящие на солнце больничные окна.
– Вы это чувствуете…. Я же вижу…. Что есть соперник?
Я вздохнул и сказал чистосердечно:
– Да увивается тут за нею один. Музыкант. Но в чем штука – то…
Лавренович спросил:
– И в чем же?
– Он мне жизнь спас!
– Ну и что?
– Ну, я как бы обязан ему…
Лавренович расхохотался:
– Какая чушь! И из-за этого вы готовы уступать? И упустить такую женщину! Эх вы…. Да я бы на вашем месте! ...
Я молчал в смятении.
Лавренович продолжал уже трескучим, брюзгливым голосом:
– Я много лет в органах проработал… Да, да, и знаю этих людишек! Всю их подгаготную. Особенно эту интеллигенцию…
Он наклонился ко мне и прошептал с пренебрежением:
– Гнилье! Жалкие людишки! Никогда не верьте интеллигентам! Продадут с руками и ногами! Недаром основатель нашего государства их не любил. И, хи, хи (он ухмыльнулся) в письме Горькому так их припечатал! И поделом! Самое ненадежное племя! Хм, музыкант! А вот вы – рабочий человек! Свой! Я сразу вижу рабочего человека…