Фантом
Шрифт:
Я посмотрел на Лавреновича.
– Ну, и что прикажете делать? На дуэль, что ли вызывать?
– Ну, - Лавренович махнул рукой и отвернулся. – Дуэль! Что мы в прошлом веке, что ли! Можно, конечно, и дуэль, но….
Он наклонился опять и прошептал:
– Знаете, есть разные способы… Влить водичку в чай – и человек умирает. Вроде как от сердечного приступа!
Я строго посмотрел на собеседника.
– Слушайте, вы отдаете себе отчет ... Что вы мне предлагаете!
А он подмигнул мне:
– Отдаю, отдаю! А вы лучше хорошенько подумайте!
В это
– Слушайте, гражданин хороший, не болтайте чепухи, - сказал я гневно.
Лавренович улыбнулся.
– Ну как хотите, - развел он руками. – На процедуры? А я еще погуляю, мне уже сделали… А позвольте пока вашу книжечку посмотреть! А то, хм, скучновато, знаете.
Я обернулся. Вынул конверт с письмом отца, положил его в карман, и протянул томик Стивенсона.
– Приятного чтения. Кстати – о добре и зле! - сказал я.
Он взял, поблагодарил, посмотрел на меня как-то хищно, с огоньками в глазах.
Я заспешил по ступенькам в корпус, радуясь, что закончился неприятный разговор.
Всю остальную часть дня я либо спал после уколов, либо размышлял, глядя на волнующуюся от ветра белую штору, либо смотрел в холле телевизор. Я чувствовал на своей спине острый орлиный взгляд соседа. Видимо он хотел еще побеседовать, и его коробило нарочитое мое небрежение им.
Вечером, видимо желая заслужить доверие, он предложил вареное яйцо из своей пайки, но я отказался.
А перед самым отбоем Лавренович протянул мне книгу.
– Да, необычная книжица, заставляет задуматься, - пророкотал он, сверля меня круглыми глазами. – А Джекил и Хайд – они в каждом из нас, просто-таки – в каждом!
Я кивнул, молча принял книгу, привычно положив в нее конверт, а он лег, устраиваясь поудобнее. Когда погасили свет, он еще скрипел кроватью и, наконец-то, замер.
Погрузился в грезы сна и я.
И снилось мне, как я на лодке переплываю быструю реку. Течение несет, и я никак не могу пристать к берегу! Темная река струится, плещется в тумане, все мои усилия кажутся совершенно напрасными. Вот за борт цепляется чья-то рука, нагибает лодку, и в нее, сильно накренив, пытается влезть Лавренович. С его лица и тела стекают струйки воды. Посмотрев внимательно на мое недовольное лицо, он отпускает лодку, и скрывается в густом мраке реки.
Я продолжаю бороться в одиночку с бурным течением, пока острый багор не подтягивает мою лодку. Я вижу в тумане другую большую лодку, а на ней – темную фигуру в длинном плаще до пят. Сильным толчком мою лодку направляют к берегу. Здесь уже туман постепенно оседает и исчезает под воздействием утренних лучей. Я благодарно посмотрел в лицо человека в плаще и узнал отца. Он спокойным жестом приглашал меня в прекрасный белый дом отдохнуть, посушиться.
Я взошел по ступенькам дома. А потом оглянулся.
Никого не было, только видна была величавая широкая река, мост неподалеку, и шумели рядом сосны.
Я проснулся и посмотрел в утреннее свежее окно. За окном шумели яблони, пахло зеленью и яблоневым соком.
Я привычно потянул руку к Стивенсону, и распахнул его, но закладки не обнаружил.
Письма с исповедью отца не было.
Я тут же подхватился, стал искать в тумбочке, за нею, под кроватью, может выпало! Конверта не было нигде!
Я посмотрел на кровать соседа. Лавренович закутавшись с головой, лежал неподвижно! Я осмотрел его тумбочку, может он брал? Не было даже вещей его! Куда же он дел бритву, мыло, зубную щетку?
Я внимательно посмотрел на спящую фигуру на кровати, а потом решительно рванул одеяло!
На постели смятый лежал старый больничный халат! Сосед исчез!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ МОЦАРТА
Мы сидели в уютной беседке, укутанной стеблями вьющегося винограда, и смотрели друг на друга.
Был тихий и в меру знойный выходной день. И все чувствовали огромное желание расслабиться и отдохнуть, тем не менее, в сторону речки никто не мог сделать и шагу, потому, что в центре нашего треугольника находилась красивая девушка, которая старалась изо всех сил держать ситуацию в равновесии, а мы, это я, ваш покорный слуга, и скрипач Володя (милостиво снявший монокль), глядели друг на друга в некотором смятении.
Уже около часа мы обсуждали ситуацию, пытаясь найти выход из нее.
Мы говорили об отце, его судьбе, судьбе наследия Щедрова и о моем физическом отце, который пока что скрывался за завесой тайны.
Все поиски письма отца ни к чему не привели. Странный больной Лавренович, который, кстати, и зафиксирован - то не был в больничных анналах, загадочно исчез вместе с письмом. И его ухода не заметил никто – ни случайные больные, которые могли попасться ему в коридорах, ни дежурная медсестра, ни санитарка.
Он будто испарился, вылетел в окно вместе с похищенным письмом, оставалось лишь радоваться тому, что я, еще тогда, на даче, сделал из исповеди отца некоторые выписки.
Вывод напрашивался сам собой: Лавренович был из той же компании, что Лягушин и его подручные. Видимо, не имея возможности силовым методом разрешить ситуацию, они вынуждены были пойти на похищение, каким –то образом узнав, что письмо со мной. Я подозревал, что Лавренович – это и есть тот самый человек «с головой орла», который когда-то, в далеком сорок шестом, присутствовал при допросе отца, а потом предлагал ему выведать у Щедрова местонахождение его архива! И вот, спустя годы, уже основательно состарившись, он продолжает свою охоту за бумагами ученого.
Обращаться в милицию по поводу охотников за чужими старыми архивами не было смысла, в эту ситуацию вряд ли кто серьезно поверит, особенно, если стражам порядка рассказывать о фантомах, призраках, превращениях и вещих снах.
Но и отказываться от поисков своего «папочки» мне не хотелось.
Наташа, побывавшая в библиотеке, сыпала фамилиями, как из рога изобилия. Но, чем больше она их называла, тем ощутимее было убеждение, что все это напрасный путь.
Тут вмешался Володя.
Привычно чуть ухмыльнувшись, он предположил, что нам может помочь музыка, в частности – его чудесный инструмент.