Фантом

Дубянский Сергей

– Не сама. Ее кот привел.

Дима почувствовал легкий холодок, пробежавший между лопаток. Весь конгломерат последних дней вдруг начал складываться, если не в логическую схему, то, по крайней мере, переставал быть нагромождением случайностей.

– Пойдем, выпьем, – предложил он тихо, – потом я тебе еще кое-что покажу.

Ира выпила до дна, выдохнула и сунула в рот кусочек сыра.

– Я говорила, что здесь запах, как в Сокольих горах.

Дима смотрел на нее и думал, с чего начать? Курил, выпуская дым тоненькой струйкой почти ей в лицо, но она не возмущалась, молча ожидая продолжения.

– Дом – любимое детище моего деда. Больше его не хотел никто –

ни бабка, ни моя мать, хотя она тогда была еще маленькой и своего мнения, наверное, не имела…

– Почему?

– Не знаю. Но хозяйке кота нет смысла врать, тем более, все участники истории давно умерли. Получается… как говорится, до деда был хаос, то есть, была война. В детстве мне рассказывали, что до войны здесь находился кинопрокат, в котором хранились добрые довоенные фильмы…

– Ты, прям, как роман читаешь, – улыбнулась Ира.

– Я не роман читаю – я думаю вслух. Дед приказал закопать их прямо здесь. Что такое для генерала два десятка трупов?.. И он построил дом. Построил так, как хотел. И жил здесь. Один. Несколько лет. Потом переехала бабка. Я думаю, он просто перестал платить за ту, городскую квартиру. Это все было до меня. А потом я уже начинаю помнить, хотя и был совсем маленьким. Наверное, бабка, действительно, тогда не любила дом или боялась его. Я не осознавал этого – так, какие-то фрагменты. Например, пока она была моложе, все время старалась уехать в город. Она просыпалась утром, завтракала, одевалась и уезжала. Целыми днями болталась по магазинам, ходила в кино – даже на какие-то курсы записалась… даже обедала в кафе! И возвращалась только к вечеру. Дед страшно ругался за то, что в доме не убрано, что вечно нечего есть. И я злился – с одной стороны, наслушавшись деда, а, с другой, потому что обедать, мы ездили в столовую при Доме Офицеров – этот ежедневный ритуал отбирал три часа времени. Все считали бабку никудышной хозяйкой, издевались за глаза, а она, наверное, просто бежала из дома. Теперь мне так кажется…

Потом дед умер. Я помню, как он упал в своей комнате и не смог встать – ноги отказали, но он запретил перекладывать себя на постель. Лежал на полу и царапал доски. Говорил, что так ему лучше, так ближе… Никто не мог понять, к чему ближе. А, может, ближе к ним? Они ж все лежат, именно, под его комнатой… – Дима замолчал, окунувшись в свое детство и вновь видя перед глазами лежащее на полу грузное тело с отечным лицом, дряблой кожей, мешками под глазами…

Прикосновение вернуло Диму к реальности. Он настолько явственно вернулся в прошлое, что вздрогнул от неожиданности, и в первую минуту даже не понял, что за девушка находится перед ним, и как она очутилась в доме.

– Дим, – Ира сжала его руку, – вернись. Я здесь. Не уходи, пожалуйста, – она улыбнулась.

Дима попытался сосредоточиться, но не смог – он по-прежнему ощущал себя мальчиком и смотрел с высоты своего крошечного роста на огромную руку, скребущую пол, как ковш экскаватора замерзшую землю.

Постепенно видение отступило. Лицо Иры стало более реальным, чем видение, но он все равно никак не мог поймать мысль. Это было ужасно неприятно. Да, он говорил о деде, но не мог вспомнить, что именно, а, типа, повторял до этого чьи-то чужие слова, не запоминая и не осмысливая их. Наконец он пришел к выводу, что так не сможет восстановить нить повествования.

– О чем я говорил? – спросил он.

– Ты рассказывал, как умер твой дед. Как лежал на полу…

– Да! – перед Димой перевернулась страница, и пусть он не помнил содержание предыдущей, но мог читать дальше, – так вот, когда

он умер, бабка перестала уезжать в город. То есть, перестала вообще. За продуктами она ходила в ближайший магазин, одежду себе не покупала, донашивая имевшуюся, а всякие мелочи привозили мои родители, появлявшиеся раз в две недели навестить меня. А еще, она выходила в сад и сажала цветы. Море цветов. Она никогда не посадила ни одного помидора или огурца, а цветов было, море. Причем, самых разнообразных, натыканных бессистемно, иногда просто под деревом или посреди какой-нибудь лужайки. Но сколько их было!.. Она запрещала их рвать. Говорила, что они должны быть здесь, и она должна их видеть. Один раз, помню, мы крупно поругались из-за этого. Я уже учился в институте и опаздывал на свидание, поэтому чтоб не тратить времени, нарвал пионов. Кусты были огромные, прямо розовые холмы посреди зеленой травы – там и заметить-то отсутствие десятка цветов невозможно, но когда я вернулся, она устроила скандал по этому поводу. Кричала, что в них ее спасение, а я не понял, что за спасение и от чего. Я решил, что она выживает из ума.

На следующий год была бесснежная морозная зима, и все цветы погибли. Она не стала сажать новые, а просто перестала выходить на улицу. Часами сидела, разбирая старые документы, листала мемуары, которых от деда осталось множество (все они были испещрены пометками, в которых дед не соглашался с трактовкой авторов – наверное, он был мыслящим военачальником…) Это был уже ее дом, понимаешь? Она боролась за каждую трещинку, за каждую паутинку – боролась с моей женой и, в конце концов, выжила ее…

– И как же ты не заступился за жену, если любил ее? – перебила Ира.

«Книга» перед Димой снова захлопнулась. Он остался один на один с поставленным вопросом и замолчал, потому что в этот момент не готов был мыслить самостоятельно, а только излагал предложенную кем-то свыше версию. Молча моргал, неприязненно глядя на Иру – и зачем она вывела его из сладостного транса?..

– Ты не любил ее, – заключила Ира, не дождавшись ответа.

В Димином сознании схематично, но очень объемно возникли две субстанции: Валя и Дом, и Валя показалась спичечной коробкой рядом с огромным бетонным кубом. Дима не мог применить сюда понятие «чувства»; решить, что он любит больше, а что меньше – этих понятий просто не существовало. Перед ним находились две массы, две физические величины, одна из которых тысячекратно превышала другую, и все. Облаченная в слова, мысль прозвучала бы грубо и цинично, поэтому Дима промолчал, оставляя Иру с собственным мнением.

– Ну, продолжай, – вздохнула она, – извини, что перебила.

Но «книга» больше не открывалась, а сам Дима ничего сказать не мог. Мысль застопорилась на двух кубах, большом и маленьком, и упорно не хотела двигаться дальше.

– Давай, еще выпьем, что ли? – предложил Дима, – а то голова, вроде, пустая; а, вроде, в ней такая путаница!.. Не знаю, как это может быть одновременно, – он закурил и увидел, что в пачке осталась одна сигарета, а пепельница полна окурков. Как они столько накурили, он не заметил.

– Дим, – Ира взяла эту последнюю сигарету, – тебе не кажется, что у тебя крыша едет?

– У меня?!.. (ему-то казалось, что Ира, наоборот, должна понять все его сумбурные экзерсисы. По крайней мере, ему так хотелось) Ты же сама рассказывала про троглодита, про Сокольи горы – считай, что я поверил и теперь ищу объяснение своей ситуации, с помощью твоего знания!..

– Я не об этом, – улыбаясь, она и погладила его руку, – не обижайся. Я хотела спросить, тебе хорошо здесь? Ты чувствуешь себя спокойно?