Фантом
Шрифт:
Заказов набралось всего на вагон. Все-таки коммерция требует ежедневной, рутинной работы, и нельзя держаться на оптовом рынке наскоками – период дефицита прошел, и свободные ниши мгновенно занимаются конкурентами. Хотя, в принципе, ничего страшного не произошло. Дима знал, что по ценам его товар вполне конкурентоспособен, надо б только постоянно заниматься рекламой.
Он решительно затушил сигарету, проверил, все ли двери заперты, и вышел на улицу. Было уже достаточно тепло. Сухие листья под ногами приятно шуршали, и даже голые деревья не вносили элемента уныния во всеобщее торжество позолоты и чистой голубизны неба. Свежий воздух вызывал желание перемещаться пешком, но сегодня у него не было такой возможности. Сегодня он не праздный гуляка – его ждали
Дома Дима появился ближе к вечеру. День оказался не самым удачным, но и назвать его плохим язык не поворачивался. Ему удалось пристроить шестьдесят плит в домостроительный комбинат, по поводу тридцати договориться с одним из магазинов и еще десять должен был забрать какой-то предприниматель, которого он случайно встретил в управлении сельского хозяйства. Итого сотня. Оставался еще вагон, но этим он займется завтра. Впрочем, если они и на складе полежат, опять же ничего страшного, учитывая, что следующая партия придет почти через месяц. Может, оно даже к лучшему – всегда надо иметь запас. Клиенты иногда возникают сами собой, да еще с такими фантастическими предложениями, что бывает порой обидно, если склад к этому моменту пуст.
Дима, не разуваясь, прошел на кухню. Рацион его пополнился пакетом пельменей, парой упаковок замороженных бифштексов и мелкими, но ярко красными помидорами, которые он высыпал на стол. Несколько штук упали, брызнув на пол золотистыми зернами. Дима поднял один, символически сунул под кран и отправил в рот. Он хотел есть, потому что за весь день умудрился обойтись одним чебуреком, холодным и безвкусным, комом провалившимся в желудок и не давшим, ни ощущения сытости, ни какого-либо гастрономического удовольствия.
Ужинать он вышел на улицу. Над головой чирикали два воробья, настойчиво прося поделиться. Ветерок сносил пар, поднимавшийся от пельменей, дразня птиц, а где-то за домом стрекотала сумасшедшая, потерявшаяся во времени цикада. Диме нравилось есть в саду. Как хорошо он понимал в этом «старых русских», если, конечно, верить Чехову и Островскому.
Отломив кусочек хлеба, бросил его на землю. Воробьи спикировали мгновенно, и Дима с умилением наблюдал, как они отщипывают крошки, чирикая и хлопая крылышками. Было во всем этом что-то идиллическое. Он отхлебнул большой глоток пива из пластикового баллона и принялся за пельмени.
По улице, всего в нескольких метрах спешили люди, тяжело переваливались на колдобинах громоздкие желтые автобусы, периодически возникавшие в щелях забора, а он сидел и ел, никому невидимый, ни для кого недосягаемый. Только птицы имели право нарушать границу суверенной территории.
Утолив первый голод, Дима откинулся на спинку скамейки и закурил, потягивая пиво. Пельмени еще оставались, помидоры тоже, но есть уже не хотелось, и он смотрел на них лениво, размышляя, положить их в рот или оставить неугомонным воробьям. Поднял взгляд на дом. Сейчас, когда мысленно он еще не полностью вернулся из другого мира – мира бизнеса и посторонних человеческих страстей, дом показался ему просто убогим строением, волею судеб принадлежавшим ему, или дом тоже пребывал в умиротворении, не являя своей обычной притягательной мощи.
Сидел Дима долго, ни о чем не думая, а просто наслаждаясь состоянием легкой усталости в ногах, чувством исполненных планов и ясных перспектив на завтра. Однако это быстро наскучило. Мысли о плитах – неинтересные мысли. Вспомнил свой вчерашний день, вспомнил Иру, свои сновидения… хотя, вот, сновидения он вспомнить-то и не мог; от них остался лишь сюжет, а яркая, живая картинка не восстанавливалась. Он мог описать все словами, но оживить не мог.
…Наверное, это и к лучшему – сны должны оставаться снами, а реальность – реальностью… Но все-таки было интересно – прям, цветной широкоформатный фильм, да еще с навороченным сюжетом… – внутренне усмехнувшись, Дима отнес посуду в дом; включил телевизор, чтоб нарушить тишину, и уселся в кресло просматривать только что купленные
Пока он читал и даже сумел разгадать половину кроссворда, солнце ушло далеко на запад и зависло, касаясь крыши особняка, выросшего рядом буквально за полгода. Телевизор бубнил что-то свое, показывая на экране, то ли демонстрацию, то ли забастовку, а, может, и революцию, где мордатые негры кричали, размахивая плакатами на непонятном Диме английском языке. Он потянулся, бросил газеты на стол и встал. Дневная программа была исчерпана, а солнце еще только даже не коснулось горизонта. Прошелся по комнатам, проверяя, не изменилось ли что-нибудь за время его отсутствия. Нет, ничего не изменилось – к счастью или к сожалению. Дима постоял в зале в очередной раз разглядывая фотографии на стенах. Хотел открыть шкаф, чтоб еще покопаться в орденах и пуговицах, но раздумал – ничего нового там уже не осталось. Покрутил в руках загадочную шкатулку, но и она, в какой-то степени, потеряла загадочность, став повседневной вещью, причем, именно в том виде, в каком есть – как некая погремушка, пытаться открыть которую не имеет смысла, если она создана такой.
Хотел снова выйти на улицу, но с уходом солнца позолота пропала, превратив листву в тлен, а голые деревья и сереющее небо нагоняли тоску и уныние. Он запер дверь; взял телефон, думая, кому б позвонить и набрал Ирин номер, но никто не ответил. Больше Дима ничего придумать не смог, поэтому оставил трубку в покое.
…Почему такая скука? Ведь раньше этого не было. Чем я раньше-то занимался? Была бабка и, главное, была Валя. Мы что-то делали, куда-то ходили. Странно, мне всегда казалось, что она мешает мне пустыми разговорами, несерьезными проблемами и делами, которые совершенно не обязательно делать. А оказывается, вон, какую большую часть моей жизни она занимала. Сейчас нет этих глупых проблем, и получается, что свободное время, которого так не хватало, мне вовсе и не нужно. Жизнь стала пустой и очень длинной, потеряв при этом всякий смысл. Есть, правда, вариант зарабатывать деньги, которые не получается даже достойно потратить, и все…
Дима непроизвольно углубился в воспоминания, пытаясь разобраться, всегда ли он был таким или это семейная жизнь сделала его скучным и неинтересным?..
Еще в школе он понял, что деньги дают свободу и начал торговать марками. «Винил» в то время, конечно, был выгоднее, но чтоб заниматься им, требовался, как минимум, проигрыватель, которого у них дома не было. Книгами занимались уже совсем серьезные дяди – этот бизнес считался недетским и достаточно престижным. Значки или спичечные этикетки, продававшиеся в магазине «Филателия» по пятнадцать копеек за сотню – это, наоборот, занятие для малолеток, а, вот, марки – самое то, что надо. Но в них надо было разобраться, и еще уметь вычислять пацанов, меняющих родительскую «старую Россию» на яркие, но копеечные арабские картинки. Впрочем, всему этому он научился быстро, и так, пятачок к пяточку, покупалась относительная свобода, отнимавшая, как ни парадоксально, свободное время, ведь выходные приходилось проводить на «толкучке».
С поступлением в институт он перестал появляться в кругу коллекционеров. Сначала они звонили, а потом о нем просто забыли, да и саму «толкучку» скоро закрыли в свете закона «О борьбе со спекуляцией и нетрудовыми доходами». От того времени у Димы осталось пара кляссеров с остатками коллекции. Теперь они стояли среди книг, но он даже не знал, где именно, и никогда ему не хотелось хотя бы просто перелистать их.
В институте Дима работал, хотя никогда не ездил с официальными стройотрядами, так как презирал дурацкие условности, вроде, парадов, смотров строевой песни, ежедневных побудок и подъемов флага. Да и денег там оставалось не так уж много после взносов в фонд мира или помощи голодающему народу какой-нибудь Эфиопии – гораздо интереснее было просто шабашить без пафоса и патриотической символики. А еще он писал рефераты и делал курсовые для всяких двоечников – это опять же съедало свободное время, зато денег, по студенческим меркам, всегда хватало.