Фашист пролетел
Шрифт:
Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей.
Парта - первая в среднем ряду. Никто не хотел садиться, потому что вплотную стол учителя. Но лицом к лицу - лица не увидать. Внимание учителя направлено не на них, а на класс, который у них за спинами. Поэтому по ходу учебного процесса Александр тоже позволяет себе отвлекаться в записную книжку. Строчки заносит. Рифмы.
Новичок на творческую деятельность внимания не обращает. Но после уроков задает вопрос:
– Стихи, небось?
– Угу.
Застегивая портфель, новичок
Было время, когда из предместья
Я мечтал по-мальчишески в дым,
Что я буду богат и известен
И что всеми я буду любим...
– Т-ты тоже?
– Ни за что!
Александр разочарован.
– Хватит того, что предок у меня письменник.
Вот в чем, возможно, разгадка претенциозного имени: в тайной полонофилии родителя...
– Твой отец - писатель?
– Не Есенин, конечно. Так... По молодости, правда, Сталинскую отхватил.
– Фимиамы курил?
– Не так, чтоб очень. Премия третьей степени. Сейчас-то Сталина вовсю несет. Но, к сожалению, не в книгах, а когда нажрется...
В понедельник сын писателя является опухшим и обдает доверительным перегаром:
– Мамаша пизды дала.
Понятия столь далековаты, что вызывают короткое замыкание. После звонка и на фоне нарастающего ожидания коварного учителя Александр слушает соседа:
– Бутылку выжрали, пошли слоняться. В центре пусто. Чувихи по домам сидят. А старшой у нас боксер из общества "Динамо". На мастера идет. И если нет чувих, сюжет обычный: "Закурить не будет? Ах, не курим?" Хуяк - чувак с копыт. "Ребята, ваш..." Этак нехило послонялись, потом решили скинуться и нажрались в подъезде. Еле домой дотащился и сразу в ванную блевать. Она врывается в ночной рубашке, а я в пальто. "По стопам папаши? Лучше я сразу задушу тебя, гаденыш!" И сходу начинает душить, моим же, при чем, кашне. С трудом отбился. Она кобыла у меня здоровая. Бывшая партизанка.
– Ты дрался?
– Иначе б задушила на хер.
– С матерью?
Класс вскакивает с грохотом, они - с отставанием.
– Садитесь!
"Физик" со стуком бросает на стол кулак - крашенный под настоящий, но обитый до гипса. Открывает классный журнал, прищурясь, смотрит в сторону. Александр заранее прощается с жизнью, он понимает, что вызовут его, но физик тянет паузу, наслаждаясь сгущением ужаса.
– Пожалуй, начнем с ярко выраженных... гуманитариев... Андерс! Дневничок с собой извольте.
Ни слова из себя он выдавить не может, хотя урок учил. Шок онемения. И это - высшее общество? Там, внизу, откуда Александр ежедневно появляется, по крайней мере, с матерями не дерутся. Сопротивляться матери физически? Гусаров заявил однажды: "Мать - святое. Кто руку на мать поднимет, убью".
Гипсовый кулак припечатывает дневник.
– Итак?
Александр молчит.
– Долго будем играть в молчанку?
Он
– Ед-диница, - с оттяжкой произносит физик и возвращает изуродованный дневник.
– Прошу, господин лирик!
Кол. Невероятно...
Адам утешает шепотом: "Переправишь на "четверку"".
– Следующей жертвой будет польский классик... Адам Мицкевич!
Никто не смеется.
Весь в черном, Адам излагает закон, берет мелок. Опираясь о стол протезом, физик с прищуром смотрит. Покрыв доску формулами, Адам выпутывается из хитрожопых дополнительных ловушек.
– От сына гуманитария не ожидал. Пять. А пожалуй, с плюсом!
Тишину нарушает Стенич, начиная аплодировать.
– Стенич! К доске...
Совершивший подвиг интеллекта, Адам сжимает виски: "Осыпает мозги алкоголь..."
На большой перемене исчезает.
И на следующий день.
И в среду тоже...
Куда?
* * *
Александр подпирает стену. Чинными парами по коридору проходят девочки. Под фартуками круглятся груди; это особенно заметно в профиль.
На ярком фоне снегопада.
Разогнав в сортире "курцов", проходит директор Бульбоедов, подмигивая: "Выше знамя!" и далее бросая кому-то из младших: "Не надоело в "китайский биллиард"? Руки из карманов!"
Из созерцания выводят "курцы" во главе с Колбенковым - самым сильным в классе.
– Эй!
– Колбенков берет его за голову, но смотрит дружелюбно. Начинает сгибать.
– Шею качаешь?
Не зная, что это наколка дня, Александр напрягает мускулы. Колбенков резко отнимает руки. Голова отлетает затылком в стену так, что коридор оглядывается на звук удара. Он упирается ладонями, чтоб не упасть. Хватает силача за ворот. Озарившись чистым счастьем, Колбенков срывает его руку.
– Что, ярко выраженный? Жить надоело, или как?
Но кулак застывает в воздухе. Плечом к плечу с Александром встает Адам - волосы мокрые от снега, рука под пиджаком на чугуне.
– В пизду их, Колба...
– спасают силача "шестерки".
– Колба? Любимчики ж директора? На хуй сдались...
С фиксацией презрения силач удаляется.
Звонок.
Адам поднимает крышку парты, отпадает на сиденье.
– Сейчас что?
– История.
– Тогда на дно души. Хорошо, остаканиться успел у гауляйтера...
– Где?
– Тут рядом. Сходим как-нибудь...
Еще во время незабвенной темы про восстание лионских ткачей "Историчку" плоско, но заслуженно прозвали "Истеричкой". Дама на грани сенильности, сегодня она упорствует с ударением на последнем слоге в слове "долл'ар". Все ложатся, давясь от хохота. Пока к доске не вызывают Стенича, который театральным своим голосом рассыпает перед Истеричкой и недоуменным классом целые груды этих орфоэпически фальшивых "долл'аров".