Фата-Моргана 2
Шрифт:
– Да…– пробормотал я в ответ, размышляя о древних временах, когда пещерный человек обмирал, стоило наступить осени. Солнце притухало, и эта полуобезьяна тосковала и выла до тех пор, пока мир не начинал просыпаться от белого сна, обещая тепло и возрождение вселенной.-Да, особенная…
– Так вот…– Чарли легко прочел мои мысли.– Христос – это обещание весны, не так ли? Посреди самой длинной ночи наступает потрясение Времени, Земля вздрагивает и разрешается мифом. "С Новым Годом!" – возвещает этот миф. Но ведь Рождество не совпадает с Новым Годом,
– Заткнись!
– В чем дело? Ты что, снова слышишь голоса?
Да! Я снова повернулся к окну. До утра Его рождения оставалась всего минута. "И тогда,-испуганно подумал я,-наступит час чистейший и чудеснейший, час исполнения желаний".
– Том…– Чарли тронул меня за плечо, но я не обратил внимания: я слишком глубоко задумался, слишком замечтался.
"Неужели эта ночь и вправду особая,– думалось мне,– неужели святые духи странствуют в ночи вместе с метелью и в этот заветный час исполняют наши желания? Если я что-то загадаю про себя – разве эта ночь предшествия, эта древняя метель и этот странный сон не усилят его вдесятеро?"
Я крепко зажмурился. В горле пересохло.
– Не надо…– сказал Чарли, но слова уже рвались с моих губ. "Сейчас,– думал я,– вот сейчас, пока чудесная звезда еще горит над Вифлеемом".
– Том,– выдохнул Чарли,– Христа ради…
"Да, Христа ради",– подумал я и сказал:
– В этот час я хочу…
– Нет! – Чарли попытался зажать мне рот.
– … чтобы мой отец снова ожил. Пожалуйста, сделай так. Каминные часы пробили десятикратно и еще дважды.
– О, Томас…– тихо сказал Чарли. Ладони его опали с моих плеч.– Ох, Том…
Вьюга стукнула в окно, залепила его снегом, словно смертным саваном.
Дверь сама собою распахнулась.
Снег влетел в комнату.
– Какое ужасное желание, Том. И ведь… это может сбыться.
– Может сбыться! – я метнулся к распахнутой двери – она манила, как отверстая могила.
– Не надо, Том,– снова сказал Чарли.
Дверь хлопнула позади меня. Я выскочил из дома и побежал. Боже мой, как я бежал!
– Том, вернись! – голос Чарли терялся во вьюжной белизне.– Ради бога, н е н а д о!
А я бежал и бежал через ночь, совершенно обезумев, невнятно бормотал, убеждая сердце биться быстрее, гнать кровь по жилам, а ноги – бежать и бежать.
"К нему! К нему! – думал я.– Туда! Пусть это случится.
Пусть воплотится мое желание. Туда, на это место!"
И тут зазвенели, возвещая Рождество, запели, загомонили все колокола по всему заснеженному городу, и звоны окружили меня, подгоняли, тянули, а я все бежал к своей безумной цели.
"Идиот! – подумалось мне.– Вернись! Он же умер!"
А что, если все-таки ожил, всего на один этот час, и будет ждать меня, и не дождется?
Я оказался в поле, без шляпы, без пальто, но разгоряченный бегом, с лица моего при каждом шаге осыпалась соленая маска и тут же намерзала
Вьюга была со мною до самого конца пути, до самой темной стены.
Кладбище.
Я остановился у тяжелых чугунных ворот и оцепенел, глядя сквозь прутья.
Кладбище походило на руины крепости, взорванной поколение назад, все его надгробья поглотило новоR Оледенение. А что, если чудес не бывает? Что, если в этой ночи не было ничего, кроме вина, разговоров и праздничного очарования? Что, если я бежал лишь затем, чтобы спасти свою веру, искреннюю веру в чудеса, которые.еще случаются снежными ночами?
Я стоял и смотрел на заметенные могилы, на снег без единого следа на нем. Мне так не хотелось возвращаться назад, к Чарли, что я с радостью лег бы и умер здесь сам. Тут мне подумалось, что все это – его ужасная шутка, плод его беспощадного юмора. Ведь он как никто другой умел нащупать в человеке самую звонкую струну и играть на ней. Не он ли шептал за моей спиной, искушал, подталкивал к безумию?
Я тронул запертые ворота.
Где оно, это место? Там – гладкий камень с надписью:
"Родился в 1888. Умер в 1957" – его и в ясный день трудно найти в высокой траве или под прошлогодними листьями.
Я отступил на шаг, и тут дыхание у -меня занялось, а потом дикий, невероятный крик вырвался из горла – там, по ту сторону стены, рядом с домиком сторожа, что-тобыло!
Слабый вздох? Безгласный плач? Или просто первый намек на тепло в дыхании зимнего ветра?
Я снова вцепился в прутья, вгляделся до боли в глазах.
Вот оно! Зыбкий след, словно птица пробежала меж могильными камнями. Еще секунда, и их занесло бы снегом навсегда!
Я закричал, разбежался, прыгнул.
О Господи, никогда в жизни я не прыгал так высоко. Я упал, но уже с той стороны, разбил губы в кровь, вскрикнул и снова побежал, огибая сторожку.
Там, среди теней, то и дело скрываемый порывами метели, на фоне стены еле угадывался человек; глаза его были закрыты, руки – скрещены на груди.
Я смотрел на него с безумной надеждой – увидеть и узнать.
Этого человека я не знал.
Он был стар, стар, очень стар.
– Я даже застонал от отчаяния.
И тут старец поднял дрожащие веки.
Это были его глаза!
– Папа! – закричал я и рванулся под тусклый свет лампочки, в снежную круговерть, чтобы обнять его.
А где-то далеко-далеко, в заснеженном городе, разносился голос Чарли:
– Нет, не надо, беги отсюда! Это кошмар, это безумие! Не надо! – умолял он.
Он стоял передо мной и не узнавал меня, а может, просто не мог разглядеть из-за пелены, подернувшей глаза. "Кто?" – наверняка думал он.
– …ом!…ом! – вдруг сорвалось с его губ.
Он никак не мог произнести звук "т".
Но звал он меня.
– …ом!
Он вздрогнул и обхватил меня, словно человек, что стоит на кромке обрыва и боится, как бы земля не вздрогнула и не сбросила его в бездну.