Фата-Моргана 2
Шрифт:
Нотариус удалился, ухмыляясь, а Лиф пошел наверх за очередной тачкой.
– Приходи ужинать, Лиф,– обеспокоенно сказала вдова, крепко прижимая ребенка, чтобы его не продуло.
– Я приду,– сказал он,– и захвачу ковригу хлеба. Я запасся двумя ковригами хлеба до того, как ушли булочники.– Он улыбнулся, но она осталась серьезной. Когда они вместе поднимались по улицам, она спросила:
– Ты топишь свои кирпичи. Лиф?
Он рассмеялся от всей души и сказал, что да.
Вид у нее был такой, будто она испытывала не тю облегчение, не то печаль. Но во время ужина в ее светлом доме она была по-прежнему тихой и спокойной.
На следующий день он продолжал возить кирпичи вниз, тачка за тачкой, и когда Бешеные его замечали, они думали, что он занят тем же, что и они. Уклон пляжа к морю был постепенным, и всю работу он делал под водой. Начинал он при низком приливе, поэтому его кирпичи никогда не обнажались. При высокой волне было очень трудно укладывать кирпичи более-менее ровно, так как море бурлило, и волны перекатывались через его голову, но он продолжал начатое дело.
К вечеру он принес длинные железные прутья и укрепил то, что успел построить, так как в восьми футах от места начала его работы подводное течение могло разрушить все, что он успел построить. Затем он убедился, что даже кончики прутьев находятся под водой при низком приливе, чтобы ни один Бешеный не увидел их и не заподозрил, что под водой делается какое-то укрепление. В сумерках два пожилых человека прошли мимо него из Гейстхолла после Отпевания, громыхая своей тележкой по камням, и грустно ему улыбнулись.
– Это хорошо – освободиться от вещей,– сказал один, другой кивнул.
На следующее утро, несмотря на отсутствие снов об Островах, Лиф продолжил укладку пути. Песок стал расползаться сильнее, когда он продвинулся вперед. Теперь он приспособился вставать на передние кирпичи и наклонять аккуратно нагруженную тачку, затем нырять и укладывать кирпичи между заранее установленными прутьями. При этом он барахтался и ловил воздух, нырял и снова показывался на поверхности.
Уложив все кирпичи, он поднимался и шел к дому за новой партией.
Как-то раз вдова сказала ему, появившись на кирпичном дворе:
– Давай, я буду бросать их для тебя сверху, так ты сэкономишь время.
– Это нелегкая работа – грузить тачку,– заметил он.
– Пусть,– сказала вдова.
– Хорошо, попытайся. Но они довольно-таки тяжелые. Не пытайся перетаскивать много. Я дам тебе маленькую тачку. А твой мышонок может сидеть в ней и кататься.
Теперь она ему помогала. Серебряные дни с туманными утрами прошли, небо и море были чисты весь день, в расщелинах цвели травы, больше не осталось ничего, что могло бы расцвести потом. Дорога протянулась на многие ярды от берега, поэтому Лиф был вынужден выучиться тому, чего кроме рыб никто не умел: он мог плавать по воде и под водой в открытом море, не касаясь дна.
Он никогда не слышал, чтобы так мог делать человек, но не задумывался над этим, будучи слишком занят своими кирпичами, весь день находясь то в воде, то на воздухе, изучая пузырьки воздуха, циркулирующие в воде, и капли воды, циркулирующие в воздухе. Он был абсолютно один, наедине с апрельским дождем и туманом. Иногда он был счастлив в этом мрачном зеленом бездушном мире, борясь со странно упрямыми невесомыми кирпичами на виду у косяков рыб. И только потребность в воздухе вынуждала его вдыхать ветер с солеными брызгами.
Он строил весь день, выбираясь на песок за кирпичами, которые его преданная помощница бросала сверху, нагружал тачку и
В город он возвращался поздно вечером, уставший, белый от соли, с зудящей кожей, голодный, как акула, чтобы разделить какой ни есть ужин со вдовой и ее малышом. Позже, хотя весна приближалась мягкими, длинными, теплыми вечерами, город становился очень темным и тихим. Однажды ночью, когда он не настолько устал, чтобы не заметить этого, он сказал вдове о странной тишине.
– Я думаю, все они ушли,– ответила она.
– Все! – пауза.– А куда они направились?
Она только пожала плечами. Подняла свои глаза и в залитой лунным светом тишине некоторое время смотрела на Лифа.
– Куда? Куда ведет морская дорога? – спросила она.
Какое-то время он не отвечал.
– К Островам,– сказал он наконец, улыбнулся и посмотрел на нее.
Она не засмеялась, а только уточнила:
– А они существуют? Так это правда, что они есть?
Она обернулась на своего спящего ребенка, затем посмотрела на темную весеннюю улицу, по которой никто не прогуливался, а в домах никто не жил. Потом она опять посмотрела на него и сказала:
– Ты знаешь, кирпичей осталось мало. Несколько сотен. Тебе недолго осталось работать,– и она принялась тихонько плакать.
– Ради Бога! – успокаивал ее Лиф, думая о подводной дороге, убегающей от берега на сто двадцать футов, и о море, простирающемся на тысячи миль дальше.– Я туда поплыву. Ну-ну, не плачь, золотко! Разве я брошу вас с мышонком здесь одних? Разве после того, как ты чуть не разбила кирпичами мне голову, после того, как мы делили хлеб, после твоего стола и огня, после твоей постели и смеха, разве смогу я уйти, когда ты плачешь?! Успокойся и не плачь. Дай-ка мне подумать, как мы втроем сможем добраться до Островов.
Но он-то знал, что выхода нет. По крайней мере, не для того, кто делает кирпичи. Он сделал все, что смог. Все, что смог – это отдалиться от берега на сто и еще двадцать футов.
– Как ты думаешь,– спросил он после долгого молчания, в течение которого она убрала со стола и вымыла тарелки в чистой воде, которая снова стала безопасной, поскольку Бешеные пропали,– может ли это…
Ему было трудно говорить, но она тихо ждала.
– Может, это и есть Конец?
Тишина. В одной из освещенных комнат, среди остальных темных домов и улиц, на сгоревших полях и пустующих землях – Тишина. Тишина и в Холле наверху, молчаливое небо, тихий воздух, кругом ненарушаемое молчание. Кроме далекого шума моря и очень тихого, хотя и близкого, дыхания ребенка.
– Нет,– решила женщина. Она села напротив него и положила руки на стол, прекрасные руки, темные, как земля, ладони цвета черного дерева,– нет, Конец Света будет концом света. А это только его ожидание.
– Тогда почему мы еще живы – только мы двое?
– Ну, потому, что у тебя есть твои кирпичи, а у меня есть мой малыш.
– Завтра мы должны идти,– сказал он несколько минут спустя. Она кивнула.
Они встали до восхода. У них не было еды, и когда она положила в сумку несколько вещей для ребенка и одела кожаный плащ, а он сунул за пояс нож и мастерок и одел куртку ее мужа, они покинули домик, выйдя на холодный тусклый свет на пустынных улицах.