Fata Morgana

Магула Дмитрий Антонович

«Как мних, вошедший в полночь в келью…»

Как мних, вошедший в полночь в келью, Поклоны бьет, раскрыв свой складень И горько каясь пред постелью, Во всех грехах, свершенных за день, — Так я, мятежный и виновный, В полночный час молю смиренно Простить мне умысел греховный Проникнуть в таинства Вселенной… Я к небу шел тропой крутою И постучался у преддверья, Где тайной веяло святою, Как в храме после повечерья. Никто не слышит! Звать — бесцельно… И в этот час, полна тревоги, Моя душа скорбит смертельно И знает: дальше нет дороги. Несу на теле след увечий… Мне не по силам жизни бремя: И гаснуть где-то мысли-свечи, И где-то умирает Время…

Мечта

Qu’est ce que l’imagination sinon la memoire de сe quo ne s’est encore produit.

J. Green

Из

всех рабов земных лишь людям, только нам, Неведомой Судьбой иной удел дарован: Невольникам открыть свободный путь к мечтам — Туда, где мы вольны, где дух ничем не скован… Весь мир всецело наш! На краткий срок мы там, Где в грезах радостных наш разум зачарован Предчувствием того, что ближе с каждым днем И памятью о том, чего мы смутно ждем…

«Ты мне сказала: — Я люблю…»*

Ты мне сказала: — «Я люблю Одно лишь в жизни многогранной: Живую жизнь!» И я скорблю, Что отдал все мечте туманной. Скорблю, что шел стезей слепца, Что сердце жить и ждать устало И что до близкого конца Ему осталось жить так мало… А ты — как молния, ушла… И, как замедленные вздохи, В душе, где нарастает мгла, Проходят поздние сполохи…

«Как алый шар исполинский…»

Как алый шар исполинский, Спускается солнце за тучи, И красный парус латинский Полощет тихо по ветру… Ложатся длинные тени На черные горные кручи, Далекие окна селений, Сады и белые виллы. И разум вновь легковерней И верить тому, что желанно: В таинственной дымке вечерней Таятся древние зовы… И сердце робкое радо Всему, что так мнимо и странно, И шепчет: «Не надо, не надо, Чтоб солнце завтра вернулось»…

Леонора [2]

Есть близ Севильи старый храм, и в нем — В одной из них — надгробный белый камень, Где на костре, охваченном огнем, Двух мучениц сжигает жадный пламень… ……………………………………………….. Дон Педро горд победою в бою: Он вновь владыка солнечной Севильи! Отцовский трон и власть вернув свою, Он вновь король Леона и Кастильи! Непобедимый, сдался дю Геклен, А граф Энрике, брат, поднявший смуту, Разбитый в битве, чуть не взятый в плен, Бежал, как трус, в последнюю минуту. И настает давно желанный срок, Чтоб отомстить изменникам короны! Король дон Педро грозен и жесток: Ему по сердцу будет слышать стоны. Пусть враг потом навеки будет нем, Но будет страх, в его последнем крике! Он отомстить! И горе, горем тем, Кто передался дерзкому Энрике! Из них один лишь, ненавистный внук Прославленного подвигами деда, Хуан-Альфонс, успел уйти из рук И ускользнул, погоню сбив со следа. Но здесь, в Севилье, здесь осталась мать!.. И в ярости, не зная меры мщенью, Король велел искать, найти, поймать И заживо предать ее сожженью… ………………………………………….. При факелах трудились мастера Всю эту ночь; и, с пасмурным рассветом, Готов быль сруб из бревен для костра На площади пред Городским Советом!.. А утром ветер у тюрьмы рыдал, И небо было мрачное и злое, Когда монах приговоренной дал Последнее напутствие земное. Потом телега узницу и гроб Вдоль узких улиц медленно тащила До площади, где голытьбу трущоб Сдержать старался окрик альгвазила… Там стражи сдали жертву палачу. Теперь она стояла над толпою, К блеснувшему из темных туч лучу Подняв лицо с безгласною мольбою… Опробовав железную скобу И приковав заломленные руки Железной цепью к черному столбу, Палач дал знак отдать ее на муки. Огонь лизал кору смолистых дров… Над обреченной злая чернь глумилась И не жалела непристойных слов; А на костре живая жертва билась. Гудело пламя… Ветер на лету Сорвал с нее затлевшиеся ткани, А сброд людской глазел на наготу И упивался зрелищем страданий. И вдруг к столбу, минуя дым и пыл, Метнулся кто-то и, в порыве смелом, Бестрепетно казнимую прикрыл От глаз толпы своим прильнувшим телом! Все замерли… В толпе пронесся крик: — «Ее служанка! Девушка сеньоры!» И каждый сердцем понял, как велик Был страшный подвиг верной Леоноры… Огонь пылал… Раздался чей-то плач… Умолкнул глум над женщиной нагою; А у костра растерянный палач Стоял в дыму с каленой кочергою.

2

Историческая справка

Эпизод, послуживший темой для этого стихотворения, упоминается испанскими историками Диего О. Зуньига (1677 г.) и Педро Д. Айала (1779 г.).

Король Кастилии и Леона, дон Педро Жестокий (1334–1369), был сыном короля Альфонса XI и Марии Португальской. На его совести много преступлений: убийство фаворитки его отца (матери четырех его единокровных братьев) и смерть его жены, французской принцессы Бланш де Бурбон, приходившейся родной сестрой жене французского короля Карла Пятого.

Так как в жилах упомянутых внебрачных сыновей Альфонса XI текла королевская кровь, то старший из них, граф Энрике Трастамара, несколько раз поднимал восстание против своего брата, пользуясь тем, что французский король помогал ему, мстя за унижение и убийство Бланш: Карл позволил Бертрану дю Геклену, знаменитому коннетаблю Франции, вывести из Франции в Испанию толпы дезертиров и бродячих солдат, угрожавших благополучию самой Франции, а дю Геклен сумел организовать из них боеспособную армию.

В 1366 г. положение дон Педро было критическим — потеряв Севилью и Толедо, он должен был бежать в Галисию и лишь после личной встречи с Черным Принцем, сыном английского короля Эдуарда III, стоявшим в Бордо с британскими войсками, получил обещание Англии оказать ему помощь.

В апреле 1367 г. произошел бой, закончившийся разгромом армий дон Энрике и дю Геклена: дон Энрике бежал, дю Геклен был взят в плен Черным Принцем, а восстановленный на престоле дон Педро вернулся в Севилью.

Среди тех, кто успел скрыться от мести короля, был дон Хуан-Альфонс де Гузман, сын дона Альвареса де Гузман от брака с доньей Уррака де Осорио, и внук дона Энрике Доброго, спасшего Испанию от мавров при осаде Тарифы. Но король должен отомстить! Мать дона Хуана, перешедшего во время изгнания дона Педро на сторону графа Трастамара, была еще в Севилье, когда победоносный король вернулся в город, и, по приказу дона Педро, была схвачена и заживо сожжена на костре. Великий подвиг, преданной ей служанки, Леоноры Давилос, во время казни, описан в стихотворении.

Жребий

Как и в юности, верится в жребии, В то, что ты, провиденьем храним, Ганнибал, победитель при Требии, Ганнибал, покоряющий Рим! Я отвечу на вызов, мне брошенный: Разве в битве я меч оброню? Разве вдруг упаду, как подкошенный, От удара копьем о броню? Я в бою никого не помилую! Мой противник играет с огнем: Обреченный, пусть просит он милую Помолиться сегодня о нем…

«Много, много дней проносилось мимо…» (Сапфический стих)

Много, много дней проносилось мимо: Были дни невзгод, убивавших сердце, Были чистых дум золотые блики, Несшие радость… В пору юных грез иногда казалось, Будто яркий свет озаряет душу, Будто луч зовет к вожделенной цели В поисках счастья… Только миг один — и угасло солнце! Надо снова жить лишь мечтой о счастьи, Надо ждать мечты… А в нее так страстно Хочется верить. Даже, если б ум, разгадавший правду, Мог шепнуть душе, что любовь обманет, — Будет смертный час, все равно, отравлен Ядом надежды…

Три числа*

Есть три числа: в них тайный смысл заложен. Их разгадать пытались искони; Они — Судьбы дозорные огни, И к небу путь при свете их возможен. Их странный зов невнятен и тревожен: Учись понять, что говорят они, И мудрых книг страницы разверни, Чтоб мудростью твой опыт был умножен. Звезда Пяти в узоре пентаграмм, И символ Трех, чье имя древний храм Хранить в венце мистической Триады, И Семь планет, и Семь цветных лучей, — Зовут тебя: зажги елей лампады И не жалей потраченных ночей.

«Бежит неудержимо время…»

Carpent tua poma nepotes

Бежит неудержимо время И мимоходом в душу нам Бросает творческое семя… Иным, далеким временам, Не нам дано увидеть всходы: Кто будет помнить нас в те годы По нашим мертвым именам.

«Вчера не ждали снегопада…»

Вчера не ждали снегопада, А утром все белым-бело! И у крылечка — баррикада, И всю дорогу замело! На солнце снег в парче алмазной, И ветер радужную пыль Метет, крутя вихреобразно… А в памяти — живая быль: Сияет зал… Навстречу свету, В порыве пламенных надежд, Кружатся пары по паркету, И веет белый снег одежд… И в вихре вальса мчусь в метель я! Наряд твой — снежная парча, Как льдинки, жемчуг ожерелья, И ты — у моего плеча!