Фатальная ошибка
Шрифт:
Он потребовал, чтобы дочь ежедневно подтверждала ему, что с ней все в порядке, так что они стали созваниваться по телефону каждый вечер. Эшли, несмотря на свое обостренное стремление к независимости, не возражала против этого. Между нею и матерью существовала точно такая же договоренность, но Скотт об этом не знал.
Салли вдруг показалось, что все в ее жизни пошло наперекосяк, словно зашатались все ее жизненные устои, не считая Эшли, но даже и эта опора была теперь под угрозой. Она сама понимала, что ежевечерние разговоры с дочерью вызваны желанием не только убедиться, что у той все хорошо, но
Гораздо больше Салли тревожило, во-первых, то, что в последнее время она стала крайне неудовлетворительно работать у себя в конторе, а во-вторых, растущая напряженность в отношениях с Хоуп. Что-то явно было не так, но она не могла заставить себя сосредоточиться на этом. Вместо этого она пыталась заглушить эту тревогу работой, однако занималась делами рассеянно и беспорядочно и в результате слишком долго и скрупулезно возилась с незначительными вопросами в одних делах, не уделяя достаточного внимания более серьезным проблемам в других.
Хоуп же почти не имела сведений о том, что происходит с Эшли. Салли отделывалась лишь общими замечаниями, позвонить Скотту Хоуп не могла и впервые за все годы чувствовала себя не вправе звонить Эшли. Она погрузилась в работу с командой, готовя ее для серии решающих встреч, а также консультировала школьников, столкнувшихся с теми или иными проблемами. У нее было ощущение, что она ступает по осколкам битого стекла.
Хоуп была удивлена, получив срочное послание от старшего преподавателя-воспитателя школы. Записка была загадочно-лаконичной: «Зайдите ко мне в кабинет ровно в 14.00».
Она торопливо шла к старшему преподавателю по территории школы под синевато-свинцовым небом, по которому проносились легкие клочковатые облака. В воздухе чувствовался сердитый предзимний холод. Кабинет старшего преподавателя-воспитателя находился в главном административном корпусе, представлявшем собой перестроенное викторианское здание белого цвета, с массивными деревянными дверями и большим камином в вестибюле, в котором горело бревно. Студенты посещали этот корпус только в случае крупных неприятностей.
Хоуп поднялась на третий этаж, кивая по пути знакомым сотрудникам, и подошла к маленькому кабинету воспитателя Митчелла. Он был заслуженным ветераном школы и продолжал преподавать латынь и древнегреческий, хотя их популярность среди школьников стремительно падала.
— Вы хотели меня видеть, Стивен? — спросила Хоуп, приоткрыв дверь и просунув в щель голову.
За все годы работы в школе она разговаривала с Митчеллом раз десять, а то и меньше. Им случалось работать вместе в одной-двух административных комиссиях, и Хоуп знала, что он посещал время от времени решающие игры с участием ее команды, хотя в целом предпочитал мужской футбол. Она считала его забавным стариканом типа мистера Чипса, [20] не склонным судить других, а для нее это было определяющим в отношениях с людьми. Если они принимали ее такой, какая она есть, то и она была готова мириться почти с любыми их недостатками. Эта позиция вытекала из ее «альтернативного
20
Мистер Чипс— обаятельный и застенчивый школьный учитель, герой романа «До свидания, мистер Чипс!» английского писателя Джеймса Хилтона (1900–1954).
— А, Хоуп! Да-да-да, заходите, пожалуйста.
Старший преподаватель Митчелл говорил слегка старомодно, удивительно точно передавая значения слов. Сленг и разговорные сокращения и упрощения он не жаловал. Проверяя студенческие работы, он украшал их сентенциями вроде: «Меня угнетают перспективы интеллектуального развития человеческой расы». Митчелл жестом указал Хоуп на огромное красное кожаное кресло, стоявшее перед его столом. Кресло поглощало человека целиком, заставляя его чувствовать себя маленьким и беспомощным.
— Я получила вашу записку, Стивен, — сказала Хоуп. — Чем я могу быть полезна?
Митчелл порылся в бумагах на столе, затем повернул голову к окну, словно собираясь с силами, и наконец произнес:
— Хоуп, боюсь, у нас большая проблема.
— Проблема?
— Да. Кто-то подал крайне серьезную жалобу на вас.
— Жалобу? Какого рода?
Митчелл поморщился, как будто его оскорбляло то, что он собирался сказать. Он пригладил редкие седые волосы, поправил очки и произнес трагическим тоном, словно сообщая о смерти близкого человека:
— Ее можно отнести к злополучному и распространенному типу жалоб на сексуальное домогательство.
В то время как старший преподаватель Митчелл произносил слова, которые Хоуп страшилась услышать всю свою сознательную жизнь, Скотт проводил консультацию с одним из старшекурсников, посещавших его семинар по истории Войны за независимость. Студент не соглашался с одним из тезисов преподавателя.
— Разве вы не чувствуете, — спросил Скотт, — что Вашингтон говорит это с осторожностью, но вместе с тем вполне убежденно?
Студент кивнул, но продолжал отстаивать свою точку зрения:
— И все равно это какое-то абстрактное теоретизирование. Попытка вычислить мотивы, возможности. Вашингтон понимал все это интуитивно.
Скотт улыбнулся:
— Знаете, сегодня вечером обещали заморозки и, возможно, снегопад. Я советую вам сесть в полночь посреди университетского двора с письмами Вашингтона и почитать их при свете карманного фонарика, а еще лучше свечи. Может быть, тогда вы увидите в них что-то новое.
— На улице, в темноте? Вы это серьезно?
— Абсолютно. При этом нужно укрыться от мороза всего лишь шерстяным одеялом, и желательно, чтобы в подошвах ваших туфель были дыры. Тогда, если вы не схватите воспаление легких, я буду рад продолжить нашу дискуссию где-нибудь в середине недели. Идет?
Не успел студент выйти, как на столе зазвонил телефон.
— Да? Скотт Фримен слушает.
— Скотт, это Уильям Бэррис из Йельского университета.
— Здравствуйте, профессор. Вот сюрприз так сюрприз.