Фатум. Том первый. Паруса судьбы
Шрифт:
– Я слушаю вас, Пэрисон,- тихо, сквозь зубы сказала она, брезгливо дрогнув верхней губой. Голос звучал отрешенно, точно она говорила сама с собой.
– Вы удивляете меня, мисс. Это я вас слушаю,-Нилл Пэрисон застыл в кресле: голова величественно поднята, плечи отведены назад.
Леди молчала. Прошла минута, другая…
– Куда поехал русский? К старому болтуну? Пакет у него? Когда он собирается покинуть Петербург? Да не молчите же вы!
– человек в кресле жестко стрелял вопросами, не отрывая колючих глаз от молодой женщины.- Или вы решили опустить занавес, не попрощавшись
Он внезапно поднялся, пугая оскалом крупных, неровных зубов. Аманда крепче сжала крест Осоргина. Она давно прекрасно знала: такая улыбка не обещает ничего хорошего.
– Послушайте, мне всё надоело. Сколько можно? Сначала Рим, потом Брюссель, Париж, теперь Петербург! Я устала, устала, слышите?!
Ее серо-голубые со льдинкой глаза закрылись, но спокойствия и гордой уверенности как не бывало. Когда, после секундного раздумья, она вновь распахнула глаза, в них было лишь немое страдание и боль.
– Если вы хотите знать мое мнение о вас,- Пэрисон невозмутимо разглядывал свои холеные ногти,- то…
– Мне на него плевать… - не скрывая отвращения, отрезала леди и, отойдя прочь от окна, подобрав ноги, села на разобранную кровать.
– Вот как?
– «швейцар» повернулся к ней, голос его отдаленно напоминал сопение линкольнширской волынки.- И так говорит благовоспитанная дама - дочь лорда Филл-мора?
– Не смейте трогать имени отца, Пэрисон, вам до него далеко, как до шпиля Биг-Бэна.
– О, не спорю. Так же, как и до казематов королев-ской тюрьмы, где он четвертый год вспоминает о своей ненаглядной дочке.
– Да как вы смеете!
– Смею,- мелкие глаза зло блеснули на красном, точно распаренном лице.- Довольно мне говорить о возрасте и благородстве вашего отца! Седина никогда не мешала Джеффри Филлмору быть негодяем.
Леди Филлмор, в родословной которой было без счету славных рыцарей, перед которой склонялись знатные фамилии и «мели землю перьями своих шляп», вдруг почувствовала железные объятия Фатума…
Задыхаясь от отчаяния, она схватила с консоли фужер с недопитым токайским, но он запрыгал в ее руке, и золотистое вино пролилось на голубую поляну персидского ковра. Она как-то враз сникла, подтянула колени к подбородку, уткнула лицо в ладони, часто вздрагивая всем телом.
Однако Пэрисон был неумолим, как кромвелевский26 палач:
– Будьте благоразумней, леди! Иначе - пеняйте на себя. Впрочем, если вас не казнят, а бросят в Тауэр к старому кроту Филлмору, пособнику Бони27, это будет высокой милостью. Вам сие улыбается? А между тем, моя дорогая,-барон рассыпался хриплым смешком и положил широкую ладонь не ее упругое бедро,- вам стоит лишь захотеть…
– Вы! Животное!
– Аманда отшвырнула его якобы по-дружески положенную руку.- Бригандажер!28 Грязный лжец!
– всякая краска отхлынула от ее лица, глаза потемнели, сделались большими, почти безумными.- Эти увещевания я слышала уже тысячу раз в Лондоне, Риме, Париже - там, где за вашей тенью лилась кровь, ломались судьбы и сыпался яд… Сколько
– Это ваше последнее слово, мисс?
– с угрозой надавил Пэрисон.
Но она будто не слышала. Глядя в одну точку немигающими, потемневшими глазами, Аманда с каждой секундой ощущала, как ширится и разливается вокруг нее зловещая пустота, и угадывала сердцем нечто ужасное, роковое, чему препятствовать и противостоять не было сил…
Она внимала заполошному стуку своего сердца и тупо молчала, чувствуя себя лишь орудием в цепких руках, понимая, как липко и навсегда спеленута паутиной интриг, сотканной из фальшивого блеска.
– Так что мне передать лорду Кастльри? Вы отказываетесь помочь своему отцу и Англии?
– Нилл Пэрисон с плохо скрытой нервозностью комкал перчатку.
– Не надо, сэр, не говорите так!
– встрепенулась она при имени человека, от которого в большой степени зависела участь ее самой и отца - последних из рода Филл-моров.- Я сожалею… Все глупо… Да-да… Я понимаю… -по нежным щекам катились слезы.
«Боже, какая красивая, спелая дура!» - холодно и спокойно в который раз резюмировал Пэрисон, однако не преминул, как требовала инструкция, сделать заученный шаг:
– Что с вами, мисс? Сколько опасных безумных слов, и для чего? Клянусь величием Англии, другая на вашем месте гордилась бы фантастической судьбой и была счаст-лива королевским доверием, выпавшим на ее долю. А вы?.. О, святой Яков!
– воскликнул он неестественно высоким голосом и драматично закрыл лицо малиновым обшлагом своей раззолоченной ливреи.- Да знаете ли вы, леди, какие чувства испытываю я, член дипломатического корпуса, представитель древнего рода, в этой гнусной шкуре шута?!
– тут Пэрисон с такой гадливостью воззрился на свое платье, точно по нему были рассыпаны чешуйки проказы.- Но я наступаю себе на горло, черт побери! Потому что вижу и слышу в этом маскараде во сто раз больше, чем на десяти бестолковых приемах сразу. И знаю, что такие, как вы и я, приносят его величеству не меньше пользы, чем сам легендарный Нельсон29.
Барон был в ударе. Он продолжал еще чем-то пугать: вроде того, что ей, дочери изменника, где бы она ни очутилась, не скрыться от их могущественного влияния, что не станет его - взойдут иные, кому поручено будет контролировать каждый ее шаг, каждое дыхание; при этом он театрально заламывал руки, умело жонглируя высокими именами и идеалами Великодержавной Англии.
Главное, что бесило Аманду, перековывая отчаяние в гнев, заключалось не в пугающей трескотне Пэрисона, а в его плохо скрытой жажде быть ее обладателем. Глядя на барона сквозь зависшие алмазными дробинками слезы, она чувствовала себя оскорбленной, до нитки раздетой изголодавшимися по страсти глазами. Аманда с деланной непринужденностью плеснула себе остатки токайского и, любуясь цветом вина, спокойно сказала: