Фатум
Шрифт:
– Так, – наконец заговорил он, – тебе стоит поработать над эмоциями. Она не просто почувствовала, что задыхается, а одежда сковывала её, и девушка расстегнула верхнюю пуговицу на платье… Голова закружилась, и она схватилась за ствол дерева, чтобы не упасть… – Алексей Михайлович поправил съехавшие на нос очки. – А ещё мне очень не нравятся все эти американские имена. Если действие вашего произведения происходит в России, то пусть героев будут звать не Мэри и Джон, а Мария и Иван.
– Спасибо, учту, – Татьяна села, оправив клетчатый сарафан.
– Кстати, эта сумасшедшая жена напомнила мне о книге «Джен Эйр», – куратор обвёл взглядом настороженных студентов. – Помните мистера
– Я вас поняла, – девушка склонила голову, избегая смотреть в глаза преподавателю.
– В целом очень даже неплохо, – он зааплодировал и кивнул зрителям, чтобы те последовали его примеру. – Может быть, есть ещё желающие высказаться?
Длинная рука с массивными перстнями затанцевала в воздухе. На ногтях облупился синий лак, а указательный палец украшал металлический коготь. Властелин колец потянулся, как проснувшийся кот, и, нарочито громко зевнув, сказал:
– Я хочу прочитать.
Алиса медленно опустила руку. Она никогда раньше не обращала внимания на этого долговязого панка с фиолетовым ирокезом. Впрочем, юноша предпочитал использовать парту как подушку и лишь изредка поднимал голову, чтобы почесать затылок и размять затёкшую шею. Но сейчас он выглядел решительным и даже несколько самоуверенным, правда, глаза испуганно бегали в стороны, точно не могли привыкнуть к дневному свету. Незнакомец прикрыл их ладонями и замер на пару секунд.
– Вы с Алисой подняли руки одновременно, – заметил куратор. Он сел, тесно придвинувшись к пыльному, заваленному бумагами столу, заметно сгорбился, сделавшись похожим на гнома, и опёрся подбородком на ладонь. – Но для начала мне бы хотелось послушать вас, господин Дубров, – на губах застыла снисходительная улыбка, которая всегда появляется у преподавателя, когда его хулиган-воспитанник внезапно изъявляет желание выступить. «Посмотрим, на что ты способен, дорогой болван», – будто бы говорит этот недоверчивый взгляд. Лицо господина Дуброва оставалось равнодушным и застывшим, как у экспоната музея восковых фигур. Сложно смутить человека с татуировками-рукавами: Алиса успела разглядеть маски комика и трагика, а вокруг них – угрожающую надпись на латыни.
– Vita brevis, ars longa, – одногруппник неожиданно повернулся. Лужицкая покраснела, возненавидев свою слишком бледную кожу и неисправимую привычку смущаться в любой неудобной ситуации. Она сделала вид, что ей душно, и пододвинулась к окну. Дождь закончился; на стёклах остались капли, как шрамы под кожей неправдоподобно жизнерадостного человека. Никто не знает и не видит, а он живёт таким – изуродованным и измученным, но всегда смеётся громче других.
– У меня ещё много татуировок, – эпатажный писатель надул из жевательной резинки огромный синий пузырь. – Остальные ты увидишь, если познакомишься со мной поближе, – он отвернулся с видом беспечного ребёнка, который привык говорить всё, что вздумается, и Алиса снова увидела выбритые виски и зачёсанные вверх яркие пряди. Ветер вырвался из засады, как индеец, сжимающий томагавк, подхватил со стола Дуброва несколько исписанных листов, но не тронул его причёску.
– Леонид, прошу приступить к чтению, – Вьюшин бросил красноречивый взгляд на часы.
Дубров фыркнул и ударил по столу – звук вышел оглушительным, как выстрел. Отличница Татьяна поёжилась и отодвинулась ближе к двери – на всякий случай, чтобы сбежать, если правила и устои «Фатума» не выдержат натиска студента-бунтаря.
– Не называйте меня так, – отчеканил господин Дубров – его и без того загорелое лицо теперь совсем почернело. Между густыми бровями пролегла тяжёлая складка, и в эту минуту юноша напоминал старика, утомлённого слишком длинной дорогой. – У меня есть псевдоним. Меня зовут Элис.
«Почти тёзки», – подумала Алиса и, облокотившись на стол, принялась слушать этюд писателя. Он начал читать: его голос изменился, стал тихим и монотонным, но даже несмотря на это, автора выслушали. Пауза напряжённой тишины длилась до самой последней строчки.
Садовник рыдает, сидя на земле, обожжённой ледяным дыханием голодной ночи. Луна устало катится по небу, придерживая круглый живот, и закатывает глаза, как эпилептик во время последнего припадка. Но вопреки ожиданиям завистливых звёзд, не умирает, останавливается на середине пути и наблюдает за вздрагивающими плечами крошечного человека.
– Я люблю тебя, – продолжают повторять губы – потрескавшиеся, как лак на ногтях покойницы.
Маничев потерял невесту, не успевшую стать его женой. Он купил свадебное платье и туфельки с серебряными пряжками, правда, они не подошли ей по размеру. Маничев хотел, чтобы у Таи были маленькие ножки, и он сорвался, накричал на любимую, дал ей пощёчину. Она плакала, обнимая худые плечи, и размазывала по лицу синюю тушь. Садовник наклоняется, чтобы поцеловать мёртвую невесту в губы. Пора подняться с колен, захлопнуть крышку гроба и засыпать его землёй. Он посадит здесь цветы – её любимые – белые тюльпаны, и будет приходить сюда каждый день, ухаживать, поливать, вдыхать аромат… Теперь Тая наконец-то будет принадлежать только ему, потому что никто никогда не узнает о её смерти.
– Иногда нужно расстаться, чтобы стать единым целым, – говорит вслух. Садовник в последний раз проводит по белым, как подвенечное платье, волосам, склоняется к самому уху возлюбленной и шепчет, точно она всё ещё может услышать:
– Я бы позволил тебе жить, если бы ты полюбила меня.
Садовник оглядывается и вскрикивает: бутоны алых роз засохли, так и не распустившись, в том самом месте, где он похоронил свою Маргариту.
– Да уж… Вот тебе и расставание в саду. – Вьюшин покачнулся на стуле, снял очки, посмотрел сквозь стёкла и отложил в сторону. Пару секунд куратор вытирал платком вспотевший лоб – с ним это всегда случалось, когда он волновался. – Вот уж не думал, что кто-то напишет о маньяке-насильнике. Сначала Тая, потом Маргарита… Или наоборот… Вы пишете хоррор?
Элис насмешливо взглянул на Алексея Михайловича: молодой писатель ненавидел банальные вопросы, но всё-таки посчитал нужным уточнить:
– Я пишу литературные сериалы. И да, это, разумеется, хоррор, – раскатистый звук заставил преподавателя вздрогнуть; он испуганно надел очки и встал со стула.
– Конечно, есть языковые недочёты. Но в целом… – куратор подошёл к окну и облокотился на подоконник. Ветви тополей медленно покачивались в такт мыслям наблюдателя. Алиса скомкала вырванный блокнотный лист и швырнула в урну. Неожиданное прямое попадание, на что она совершенно не надеялась.
– Ты чего? – шепнул Элис.
Алиса откинула мешающие дреды и остановила взгляд на растянутой мочке уха коллеги по перу. «Вот это тоннели», – чуть скривившись, подумала девушка. Она боялась физической боли и никогда бы не решилась на такие эксперименты. Когда пару дней назад девушка делала пирсинг, то не могла сдержать рыдания и уже в глубине души ненавидела новый, совершенно чужой для неё образ. Вслух Алиса сказала:
– Идея была такая же.
– Да ладно? – Элис в очередной раз ударил по столу, но уже ненамеренно. Его заглушил звонок с пары, и все начали расходиться. Неуравновешенный панк преградил единомышленнице дорогу.