Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Где ты их достал?– - спросил Прошка.
– - Туточки... женки янычарские. Брошены.
– - А куда их тащишь, брошенных?
– - До Белова, что под Тулою, сам-то я из тех краев буду.
– - А на что они тебе?
– - Барин велел. Жена, вишь ты, рано состарилась, ажно зубы все выпали. Так он меня послал. Хочу, говорит, турчаночку молоденьку... Одна-то ничего, доберется, тока плачет. А эта хворенька! Ежели пожелаешь ее, так за пять рублев уступлю... бери!
– - Как зовут се?– - полюбопытствовал Прошка.
– - Бормотала она... Камсртаб, вроде. Шут
Парень испытал страшную жалость к этой девчонке.
– - Помрет в дороге... Пять рублев, говоришь?
– - Ага. Мне без прибыли домой как же явиться?
Прошка попросил маркитанта отойти для расчета в сторонку. И там, подальше от костерка, быстро набил мужику морду, так что и встать тот не мог. Потом подхватил больную турчаночку на руки и, удивившись легкости ее тела, понес обратно -- к пристани...
– - Федя, -- позвал он с палубы, над люком стоя.
– - А!– - отозвалось из корабельных низов.
– - Ступай на дек. Глянь, что я достал.
– - Арбузов, што ль?
– - Поднимись. Сам увидишь.
Ушаков глянул на провисшую меж рук добычу.
– - Сдурел ты, братец! На что тебе?
– - Хворая. Жалко.
– - Возись с ней... Эдакого добра тут хватает.
– - Коли выхожу, так и оженюсь на ней.
– - Веры-то она бусурманской.
– - Вера, как и деньги, Федя, дело наживное.
– - Ты прав. Но куда с ней теперь денешься?
– - С собой возьму -- в Азов.
– - В казарму-то? А кто мне позволит янычарских баб из моря в море под русским флагом перетаскивать?
– - Да ты, Федя, посмотри, какая она красивая...
Он откинул кисейный яхмак с лица, и Ушаков увидел чистый лоб, украшенный подвесками с жемчужинами, и черные глаза, Ц обведенные гримом, -- они глянули на него с испугом, а яркие губы силились улыбнуться. Ушаков спросил, как ее звать.
– - Вроде бы Камертаб.
– - Камертаб... Камертаб, -- прошептала турчанка.
– - Вишь? И голосок у нее приятный, певучий...
Ушаков сказал, что для него служба на флоте дороже всякого бабья, а Кинсберген не простит ему нарушения традиций флота.
– - А кто этот Кинсберген?– - спросил его Прошка.
– - Голландец. Недавно на русский флот принят...
Прошка навестил корабль, на котором держал флаг капитан третьего ранга Ян Генрих Кинсберген. Этому хорошему человеку никак не давался русский язык, и Прошка заговорил с ним поголландски.
– - Мальчик!– - обрадовался капитан, кидаясь ему в объятия.– - Откуда ты знаешь язык моей чудесной родины?..
Кинсберген не стал возражать, чтобы пакетбот "Курьер" забрал турчанку из Кафы. Прошка сам выкопал на окраине Азова землянку, сложил печурку, вмазал в нее котел, натаскал воды, устроил девке баню. Но Камертаб таяла на глазах.
– - Не знаю, чем и помочь тебе, -- переживал Прошка.– - Если б ты хоть по-нашему понимала... Ладно, лежи. Может, и воспрянешь...
Из гарнизона позвал он лекаря-немца, наградил его щедро, просил вылечить, и тот старался. А на верфи сторожем был турок Махмуд, взятый в плен еще при Минихс, он приехал в Азов из Пензы; Прошка спросил его, что значит по-турецки "Камертаб".
– - Лунное сияние, --
– - Выпить водки при лунном сиянии хочешь?
– - А кто из пензяков откажется?
– - Тащи огурцов. Пойдем...
Привел турка в землянку, просил его поговорить с Камертаб, и та рассказала, что ее янычар на корабле уплыл в Варну, а жен своих заставил яд принять, чтобы гяурам такая красота не досталась.
– - Чего же не умерла?– - удивился Прошка.
– - Такой судьба... кысиет!– - смеялся Махмуд.
Добрый язык оказался у Махмуда -- Камертаб выжила. Прошка все эти дни старался на верфи, уставал шибко, но в середине дня успевал заглянуть в землянку, ублажал свою "янычарку" то рыбкой, то куском пирога, то кистью винограда. С радостью наблюдал Прошка, как оживает молодая душа, как хлопочет по дому Камертаб и что-то напевает по-своему. Но однажды пришел Прошка с верфи злее черта после работы и вдруг видит: сидит его Камертаб, глаза у нее блестят, губы обведены ярким кармином, а она ногти себе, по гаремной моде, намалевывает. Пришлось вмешаться.
– - Я тебе не янычар какой-нибудь, -- пригрозил Прошка, -- я тебе шкипер второго ранга флота Российского, а ты что, стерва, вытворяешь? А ну! Обскоблись скорее, не то я тебя вздую...
Камертаб поняла его угрозы на свой женский лад: когда Прошка улегся в постель, она гибкой змейкой пронырнула к нему под одеяло. Утром парень сыскал в торговых рядах Аксинью, драчливую маркитантку, но добрую, пока трезвая. Упросил быть крестной матерью. А скоро пакетбот "Курьер" подвалил с Ушаковым -- Федя охотно стал крестным отцом. В гарнизонной церкви состоялись крестины, и "Лунное сияние" превратилось в Аксинью Федоровну.
Потом бесфамильная стала госпожою Курносовой!
Ох, и веселая же свадьба была в Азове -- между верфью корабельной и погостом кладбищенским. Прошка денег не жалел. Гулять так гулять. Ведь свадьбы не каждый день бывают.
Даже несчастного Мамаева к себе залучил:
– - Иди и ты, Данила Петрович, отдохни от каторги...
Хорошо начиналась семейная жизнь шкипера Курносова.
Первый фрегат "Первый" сошел со стапелей на воду.
4. SI DEUS NOBISCUM...
Потемкин, расставшись с Прошкой, завернул в иную сторону -в Сечь Запорожскую, в курень Кущевский. Въехав на двор коша, он дважды произнес, словно понукая лошадь:
– - Пугу-пугу, пугу-пугу.– - Это служило паролем.
– - Пугу-пугу?– - окликнули его, но уже вопросительно.
На что Потемкин отвечал по всем правилам Сечи:
– - Пугу -- казак с Лугу, а зовусь -- Грицко Нечсса.
– - Заводи коня в клуню, будь товарищем нашим...
Неясно, что делал Потемкин в Запорожской Сечи; может быть, ничего не делал, признавая и такой род занятий. А чуть повеяло весной, он счел отпуск законченным и отъехал к армии. Его удивило множество кордонов и карантинов, -- Смоленск и Москва отгородились от чумы шлагбаумами и кострами, бочками с дегтем и уксусом. На постоялых дворах люди говорили полушепотом, будто в присутствии покойника. Смерть гуляла рядом, но Потемкин, верный языческому фатализму, манкировал правилами -- ел, что хотел, пил, где придется...