Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Москва -- это ваша могила, -- сказал он.
– - Я вернусь... с триумфом!– - заверил его Орлов.
Он приехал в Москву, когда солдаты с оружием отрывали от церковных колоколов набатных звонарей (столь упорно не желали они колоколен оставить). Орлов устроил погребение того, что осталось от архиепископа Амвросия; над гробом его он произнес речь:
– - Амвросия убил не народ наш, ему отомстило суеверие наше. Сумароков трижды был прав, сказывая, что улицы московские на целый аршин вымощены нашим невежеством...
Орлов доказал свое
– - Русский человек не болезней, а больниц боится!
Исходя из этого, он приказал не тащить людей в больницу, яко пьяных в полицию, а заманивать ласковыми уговорами. Врачам же Орлов посулил тройное жалованье и кулак свой показал:
– - Что вы, кровососы, умеете? Только "руду метать". Отныне запрещаю властью своей кровь из людей выпускать... Лечить надо!
Фаворит явился в тюрьму, собрал убийц и воров:
– - Орлы! Я и сам орел, а потому как-нибудь споемся... Вы взаперти сидели, потому все остались здоровы, будьте мортусами. Дело гадостное, но полезное: надобно всю Москву от дохляков избавить. Если поможете, обещаю всем вам волю вольную.
– - Верить ли тебе, что волю нам дашь?
– - Именем императрицы российской-дам!
– - Урр-а-а.– - И тюрьма вмиг опустела.
Удивительно, что вся эта разбойная орава не разбежалась, а честно приступила к обязанностям. Шафонскии жаловался Орлову, что все служители при больницах вымерли, а где новых взять?
Фаворит заложил два пальца в рот -- свистнул.
Царевич Грузинский, контуженный поленом, предстал.
– - Парень, -- сказал ему Гришка, -- объяви по Москве, что люди крепостного состояния, кои добровольно пожелают в госпиталях за чумными больными ухаживать, после поветрия вольны станут"
– - Благодарю, -- поклонился фавориту Шафонский.
Жертвуя собой, крепостные избавлялись от рабства. По выходе из больницы выздоровевших Орлов давал холостякам по пять рублей, семейным -- по десять. А вылечившись, люди попам "диким" уже не верили. А тех, кто добра не понимал и по домам "выморочным" заразные пожитки грабил, таких прытких Орлов вешал с удивительной легкостью, будто всю жизнь только этим и занимался. Вся Москва была в зареве пожаров -- это сгорали дома, в которых не было жильцов, одни трупы. На том месте, где погиб Амвросий, фаворит перевешал его убийц. А мальчишку, который епископа обнаружил, он сам посек розгами и отпустил к родителям:
– - Щенок паршивый! Живи и помни, кто порол тебя...
Москва очистилась: от заразы, от покойников, от собак, от кошек и крыс. Чума отступала, а морозы, ударившие разом, доконали ее окончательно. Фаворит императрицы торопливо соблазнил одну глупую вдову, вконец обалдевшую от внимания к ней столь высокой персоны, и помчался обратно-в Петербург...
Екатерина не ожидала увидеть его снова подле себя.
– - Не целуй меня -- я ведь в карантине не сидел.
– - Какой там карантин! Давай
Орлов слегка оттолкнул женщину от себя:
– - А ведь ты, Катя, не ждала меня... сознайся.
– - Перестань! Мое сердце только и жило тобою...
Теперь пора было расплачиваться, и она воздвигла в Царском Селе триумфальную арку с надписью: "ОРЛОВЫМ ОТ БЕДЫ ИЗБАВЛЕНА МОСКВА". Монетный двор отчеканил памятную медаль, на которой изображены Орлов и Курций, бросающийся в пропасть, с надписью: "И Россия таковых сынов имеет". На этой медали граф Орлов впервые был титулован князем. А на берегу Невы строился для фаворита Мраморный дворец, на фронтоне которого императрица велела начертать: "Здание Благодарности"... Отдарившись, она потерла ладошки:
– - Доволен ли ты мною, друг мой?
– - Вполне, матушка. Близ тебя хорошо.
– - Ну ладно. А теперь подумаем, что нам делать с Катенькой Зиновьевой, которую ты, подлец и мерзавец, изнасиловал...
Их перебранку пресекло появление Панина:
– - Ваше величество, из Крыма прибыл калга Шагин-Гирей, ищущий высокой милости у двора вашего. Снедаемый позором, фельдмаршал Салтыков умер. Оказывается, можно умереть и от стыда!
6. ВО ИМЯ ПРЕСВЯТОЙ ТРОИЦЫ
Что-то зловещее таилось в истории Габсбургов; казалось, им открыта некая тайна, которой они и следовали веками, грабя и насилуя соседние народы. Но при этом Мария-Тсрсзня постоянно жаловалась, что истерзалась совестью.
– - Я имею очень смутное представление о наших правах, -созналась она Кауницу.– - Но я ведь никого не обираю, правда? Я лишь хочу вернуть детям похищенное злодеями... Я умерла бы спокойно, если бы заполучила Галицпю с Лсмбергом-Львовом...
До Фридриха II дошли эти вдовьи причитания.
– - У кого?– - разозлился король.– - У кого это вдруг обнаружилась совесть? Неужели у этой старой ханжи, которая всех соседей приучила держать двери на запорах... Постыдились бы они там!
В отличие от венской императрицы, прусский король действовал прямолинейно: дайте мне вот этот "кусок", и я успокоюсь. Совесть ему была незнакома, а плакать он не собирался. Раздел Польши нависал над Европой, как грозовая туча. Однако напрасно в эти дни князь Вяземский сказал императрице, что после раздела Польши она сможет вписать в свой титул и "королева польская".
– - Никогда не сделаю такой глупости, ибо ни единого вершка исконной польской земли Россия не тронет.
Ей доложили, что граф Никита Панин у дверей кабинета.
– - Пусть за дверями и останется, -- велела императрица.
Никита Иванович признался Денису Фонвизину:
– - Она ждет совершеннолетия сына, чтобы выкинуть меня из дворца, а заодно избавиться от моего влияния в политике.
Фонвизин сказал, что Павел никогда его не оставит, но Никита Иванович возразил на это:
– - Павла она женит, а жена не захочет, чтобы кто-то, пусть даже я, руководил ее мужем... Таковы все женщины! Милый Денис Иваныч, в этом дворце начинаются самые страшные дни.