Фаза быстрого сна
Шрифт:
Повернувшись, он уставился в землю. Контуры травы тоже распадались – гладкая поверхность превратилась в подрагивающие точки. Все вокруг, весь мир уже состоял из них, они двигались, и картина сделалась нечеткой, как у рябящего телевизора. Деревья, цветы, дверь, дом, вода в фонтанах – точки, точки, точки.
В их движении угадывалось что-то общее, оно казалось упорядоченным и подчиненным одному закону. Марк опустился на колени перед фонтаном и почти уткнулся носом в каменную чашу. Между точками виднелись зазоры, но они все равно тянулись друг к другу, как намагниченные, и образовывали целые фигуры, а те – что-то большее, и так дальше и дальше,
Раздался легкий звон, точно дернули струну. Подняв взгляд, Марк увидел золотую паутину. Она опутывала подобно кокону, налипала на тело, жгла. Он дернулся, пытаясь убрать ее с себя, вскочил, и со всех сторон по телу точно прошлись огненными хлыстами.
Марк дергался еще сильнее, хватал паутину, но руки останавливались на секунду, натолкнувшись на преграду, и проходили сквозь нее. От прикосновений тугие, плотные нити переставали жечь и отзывались теплом. Марк позволил себе выдохнуть, опустил руки, шагнул вперед – кокон распался на отдельные паутинки, протянувшиеся через воздух подобно канатам. Еще один шаг, и мир пришел в порядок. Дом, темнеющая аллея с мраморными изваяниями птиц, каменная лестница, фонтан – все стало четким, твердым, незыблемым, однако стоило начать вглядываться, поверхность опять распадалась на точки.
Тихонько звеня от напряжения, нити напоминали струны – а клавиши, клавиши-то где? Марк осторожно протянул правую руку. Тепло в пальцах усилилось. Так вот они, эти нити магии?
Не было никаких клавиш, ни черных, ни белых, ни одной из восьмидесяти восьми, да и диапазон простирался не от субконтроктавы и до пятой октавы, а затрагивал весь мир. Черт возьми, как же он хотел забыть, как его в детстве приковали к пианино и провезли по городам, заставляя выступать. Не спрашивали тогда – не спросили и сейчас.
Что же. Видимо, звук появится не после удара молоточком. Марк провел рукой снизу вверх, сложив два пальца так, как если бы зажимал медиатор. Перед ним была дверь в столовую: она превратилась в скопище точек, точно подхваченные волной, они разошлись по двум сторонам, на стекле появилась трещина, и оно обрушилось на землю осколками.
Марк опустил руки и снова поднял, уставившись на них. Золотые линии изменили положение: теперь это были не натянутые струны, а просто нити, которые огибали контуры тела, не касаясь его, и в столь же хаотичном порядке расположились повсюду, как небрежно брошенный и распутавшийся клубок.
Марк не понимал своих сил и, тем более, не понимал их предела. Мыслей была гора – шаткая куча, и едва задев ее, он оказался погребен под ней. С афенором хотелось поговорить, слишком о многом.
Пройдя опустевшую столовую, Марк быстрым шагом двинулся по коридору. Если за людьми и обещали следить, не осталось никого, точно все в особняке вымерли или затаились, предоставив гостям разбираться с магией самостоятельно.
В коридоре взгляд уцепился за зеркало: волосы всклочены, зрачки расширены – затем даже собственное отражение распалось на точки. Марк миновал его и вышел к парадной лестнице.
Здесь было тихо, мягким янтарным светом горели лампы. Со второго этажа спускалась девушка. Сначала он заметил платье с длинным разрезом, которое прекрасно оголяло ноги при каждом шаге. Затем – сколько золотых нитей вокруг нее и в последнюю очередь – маленькие, загнутые назад рожки, как у серны или, может, газели, и коричнево-бежевую чешую на запястьях и шее.
Незнакомка кинулась навстречу первой. Марк поднял руки, но вот уже она сжала его за горло сильным, неженским движением, ладонь начала покрываться чешуей. Он попытался перехватить ее запястья, но девушка легко, как игрушку, потянула Марка в сторону и ударила головой о перила.
Очнулся он уже в своей комнате и понял, что семь дней дороги ничто по сравнению с неделей боли. Первая магия действительно многое брала, а дала только крупицы.
4. Не стоит закрывать глаза
С трудом встав и держась рукой за голову, Марк подошел к окну, чтобы впустить в комнату прохладный воздух. По раме прошла рябь, она превратилась в скопище точек, совершавших едва заметные движения – каждое вызывало покалывание в ладонях, будто через них пропускали электрический заряд. Он отдернул штору: свет от луны и ламп отозвался резью в глазах – зажмурился и на ощупь открыл окно.
В комнату залетели голоса: слова не удавалось разобрать, но явно говорили двое. Марк выглянул: внизу действительно стояли двое слуг в ливреях дома Кристоге, рядом – еще четыре жмущиеся друг к другу фигуры. У самой худенькой подрагивали плечи, как при плаче. Вокруг них было столько золотых нитей, что они казались спрятанными в кокон.
Не в силах смотреть, Марк задернул штору и вернулся в кровать.
Головная боль и тошнота закончились на восьмой день, вместе с ними исчезли чувствительность к свету и звукам, а шевеления больше не отзывались пульсацией в висках. Марк выбрался из кровати уже без стонов и проклятий, голова была предельно ясной, тело двигалось свободно, а мир оставался целым и больше не превращался в мозаику.
Синеватые сумерки за окном говорили о том, что сейчас около четырех утра, может, ближе к пяти. Лежать было невыносимо, хотелось выйти на воздух, и Марк начал одеваться. Из зеркала в ответ посмотрел бледный человек с заострившимися чертами лица, мешками под глазами и выступающими ребрами.
Дверь в сад, что в столовой, была заперта на простую щеколду, и, открыв ее, Марк остановился на пороге, с удовольствием вдыхая ночной воздух, в котором по-прежнему мешались ароматы персиков и груш. С улицы веяло теплом, точно уже наступил июнь, и после недели заточения увиденное казалось по-особому прекрасным. Не сдерживая улыбки, Марк вышел.
Сад делился на две части: парадную с аллеями, фонтанами, статуями и хозяйственную, с оранжереей и флигелями, похожими на домики для слуг. Мир уснул, став тихим и мирным, словно секретов у него не было вовсе.
Марк обошел меньше четверти, однако ноги уже отозвались слабостью, а дыхание стало тяжелее. Усевшись на скамью, он поднял голову к куполу. Маленькие, тусклые лампы можно было принять за звезды, хотя на горизонте уже появилось светло-желтое марево.
Сидеть было хорошо. Марк хотел бы, чтобы таких спокойных, одиноких ночей стало больше. Без вопросов. Без всяких слов. Без боли. Сейчас мир даже казался прекрасным, и улеглись все иглы, которые заставляли присматриваться, прислушиваться, выжидать. На отсутствие ответов, непрошенное испытание, странных ночных гуляк хотелось просто закрыть глаза, вычеркнуть из памяти и попробовать заново, точно неделя боли стала отмашкой, закончившей первую попытку и начавшей вторую.