Фебус. Принц Вианы
Шрифт:
Посыльный скороход* от банкира Вельзера ждал меня у ворот герцогского замка, у моста со стороны города, с просьбой от своего хазяина удостоить его сегодня аудиенцией. Устная просьба, переданная скороходом, была подкреплена собственноручной мэтра Иммануила запиской на латыни о том же. Я ответил, что с удовольствием сегодня выпью кофе у банкира дома. После обеда. И познакомлю его еще с одним рецептом этого напитка. Последнее сказал для того, чтобы банкир ждал меня с нетерпением.
Больше никаких происшествий по дороге к постоялому двору не случилось, не считая того что шут
— Да, и вчера вечером прошли мимо города в море две боевые галеры под белым флагом с лилиями, — добавил он напоследок. — Весел на пятнадцать-семнадцать с одного борта. Но на каждой видели по два десятка лучников.
Не очень большие галеры, прикинул я, тип река-море, или ни река — ни море.
На постоялом дворе Уве Штриттматер, сидя на пороге сарайчика, коротал время за беседой с часовщиком Тиссо, который пристроился напротив литейщика на чурбаке. Мастера попутно заправлялись местным сидром, поставив большие кружки на перевернутый пустой бочонок.
Дети литейщика играли около конюшни во что-то очень похожее на русские салочки.
Когда я спешивался, старший сын поспешил подхватить моего коня под уздцы.
Часовщик с литейщиком встали и поклонились. Точно ко мне мэтр Тиссо пожаловал, удостоверился я, еще ничего от него не услышав.
— Ваше высочество, Элен сказала мне прийти, — распрямившись, произнес он нейтральным тоном и ждет, что будет дальше.
Элен — это имя моей белошвейки, как я выяснил ночью.
— Тебя позовут, — сказал я часовщику и направился к крыльцу гостиницы, по дороге посматривая, как мое копье* из Фуа меняет в расположении любезно одолженный герцогом караул из трех жандармов* и шести арбалетчиков в белых коттах* с черными «горностаями».
Бретонские гвардейцы верхами построились колонной по два и, поприветствовав меня, стоящего на крыльце, ускакали за ворота. Их служба здесь кончилась. Спасибо тете за заботу.
В моей спальне коротала одиночество с иголкой моя белошвейка. Услышав открывающуюся дверь, она вскочила и приветствовала меня в реверансе. Весь стол за ее спиной был завален шелковым лоскутом.
На кровати были выложены уже готовые брэ* и камиза* из тонкого шелка нежно кремового оттенка. Мне понравилось, несмотря на то, что труселя оказались по местной моде намного ниже колен. Это белье навело меня на определенные мысли.
— Филипп, — подозвал я следующего за мной в кильватер эскудеро, — прикажи хозяину приготовить для меня ванну. Когда будем мыться, встань снаружи у двери и никого не пускай туда. Понял?
— Ну, Lenka, хвались работой, — обратился я к девушке, когда оруженосец ушел. — И встань нормально, ты еще не моя придворная, чтобы часами стоять так в раскоряку.
Девушка смутилась, но приказ выполнила.
— Ты ела?
— Нет еще, сир, — потупилась девушка.
Мда… придворной ей быть хочется, как из пушки. Но не получится. Максимум прислугой при дворе. Так же как любовница д’Артаньяна — Констанция, жена галантерейщика Буонасье, служила кастеляншей самой французской королеве, но, тем не менее, состояла в третьем сословии. Каковы времена, таковы и нравы. И еще она желает уехать подальше от Нанта, где все знают о ее бывшей профессии. Ей очень хочется снова стать порядочной женщиной. Желательно при этом избегнуть пребывания в доме «Кающихся Магдалин»*.
Так в царской России деревенские девушки из Эстонии зарабатывали себе на приданое проституцией в Петербурге. Как правило, на корову. Женихи об этом прекрасно знали, но телка им была важнее целки.
— Иди, поешь, — отослал я ее. — А потом пригляди за приготовлением ванны. И чтобы мыло там было хорошим — хозяин обещал, и губка настоящая морская.
— А мерить белье вы не будете, сир? Вдруг ушить, где понадобиться? — и лукаво улыбается со смешинками в глазах.
— После купания обязательно примерю. И даже носить буду. Ступай, и позови мне по дороге Филиппа.
Оставшись один, приготовил мизансцену. Накрыл бардак на столе скатертью — все же неудобно принцу давать аудиенции в закроечном цехе. Свернул готовое белье в аккуратный сверток. Поставил посередине комнаты стул со спинкой. Накинул на него мантию, горностаевым мехом наружу. Надел на шею орденскую цепь, а на голову корону. И сел.
Что-то не хватает… Да, не хватает. Державы, скипетра и толпы придворных лизоблюдов. Представил все это в спальне постоялого двора, и меня пробило на хи-хи.
Явившемуся Филиппу приказал позвать Микала и мастера Уве.
Начнем, помолясь, привыкать к царской работе.
Мастер Уве был потрясен, когда Микал закончил читать допросные листы на шеффенов.
— Я с ним почти пять лет проработал бок о бок, сир. Делил с ним горе и радость, даже последнюю краюху хлеба в плохие времена. Я считал его своим близким другом. В одном доме жили. Жены наши сошлись, а дети вместе играли. Он стольким приемам ремесла научился от меня и мог бы еще научиться. Я отказываюсь понимать человеческую натуру, сир. Это выше моего разумения.
У этого честного человека взгляд на мир перевернулся, а ему всего лишь назвали имя того, кто обвинил его в колдовстве.
— Что с ними будет? — напоследок спросил литейщик.
— С шеффенами?
Штриттматер кивнул головой.
— Я этого пока еще не решил, мастер Уве, — ответил я ему честно. — Но без наказания они не останутся, хотя бы, потому, что они напали с целью убийства на моего человека. Скорее всего, повесим за шею высоко и коротко, и будут они так висеть, пока не умрут.
— Я бы не хотел их смерти, сир, — неожиданно заявил литейщик. — Господь велел нам прощать.
И процитировал Библию
— «Мне отмщение и аз воздам».
— Предлагаешь мне отпустить их, чтобы они снова тебя подловили, поймали и повесили?
— Нет, сир, я не настолько святой. Но у вашего родственника, местного дюка, наверняка есть каменоломни или еще какие тяжелые работы, на которых он мог бы их использовать, не убивая до природного конца их жизни — так моя совесть будет спокойна, сир.