Фебус. Принц Вианы
Шрифт:
Один из стрелков протянул мне мятый пергамент.
— Вот это у него нашли, ваше высочество.
А другой, в это же время, пару раз ударил привязанного пленника под дых, приговаривая.
— Ваше высочество. Не забывай, скотина, прибавлять «ваше высочество», когда обращаешься к принцу*.
То ли этот стрелок немецкий знает, то ли просто догадался, что меня не титулуют соответственно рангу.
— Бросьте его. Пусть говорит, как хочет, — сказал я стрелкам, рассматривая документ.
Черт, шрифт готический, я его и в печатном-то виде не люблю, а тут еще почерк у писарчука… Не сказать что некрасивый, да уж больно витиеватый. Разбирать эти каракули придется долго.
Печать на приговоре стоит фрейграфа* города Малина. Маскируются под фрейгерихт*, конспираторы.
— И что это за filykina gramota? — спрашиваю его, потрясая документом.
— Приговор о лишении жизни партача* Уве Штриттматера за колдовство.
— Угу… — только и нашелся я, что из себя выдавить.
А что тут еще скажешь? Коротко и ясно. В первом приближении. А вот если разбираться, то слово «колдовство» может означать все что угодно.
— В чем это колдовство состояло?
— Он постоянно бормотал непонятные добрым христианам заклинания, когда составлял шихту для плавки. И потом его колокола звонили лучше, чем у других. Таким образом, он с дьявольского попущения отбирал законный заработок у честных городских мастеров.
Смотрю в его глаза и вижу, что этот чувак искренне верит во все, что говорит.
— Ты сам это видел?
— Нет. Но за обвинителя поклялись десять человек, в том, что он говорит правду.
— Знаешь, кто обвинитель?
— Нет, я — Ганс Эйхе, наемный палач Фемгерихта*. Я не вникаю в суть дела. Для меня существует только приговор. Письменный. Я всегда действую строго по праву.
— Ты знал лично Уве Штриттматера?
— Нет.
— Кто его опознавал?
— Шеффен из цеха литейщиков. Ваши люди его уже убили.
— Понимаешь ли ты, что этот приговор города Малина, — я кинул на стол пергамент, — здесь, в Бретани, недействителен. И кто тут виноват, а кто нет, решают дюк* и епископ? А кто колдун — святая инквизиция матери нашей апостольской католической церкви, а не ваш фрейграф, который тут никто и зовут его никак.
— Это не имеет значения, — прохрипел допрашиваемый. — Приговор должен быть исполнен хоть на краю земли.
Ага… Вот и забавная формулировка, дающая им полное право не преследовать приговоренного за морем.
— Ну, так знай. На этой земле вы не палачи, а простые убийцы. И поступят с вами соответственно вашему преступлению.
— Я готов, — твердо сказал пленный. — Я готов любое время предстать перед Господом и дать ему ответ в каждом своем поступке. Надеюсь, перед смертью мне дадут исповедаться и собороваться?
Крепкий орешек, уважаю. Хоть он и служит организации, из которой выросли все изуверские течения в Германии, в том числе и мистический национал-социализм.
— Оденьте и отведите его обратно. И закуйте в колодки. Он не раскаялся в своем преступлении, — сказал я стрелкам. — И ведите второго.
Молчащий все это время дон Саншо только спросил меня, когда Эйхе стали одевать.
— Ну, и что это было?
— Фема, — ответил я. — На столе от нее приговор для мастера Уве. А эти — ее палачи. Помнишь разговор на барке в первый вечер?
— Так почему ты его тогда не стал пытать? — дон Саншо был в некотором недоумении.
— Незачем. Он и так все что знал, мне сказал. Давай послушаем второго.
Ну и денек выдался мне на события и происшествия. Богатый. И, чую, это еще не конец.
Стрелки приволокли второго адепта тайной террористической организации средневековья. Ассассины* христианские, блин. Этот дойч выглядел лучше, был менее покоцаным. По крайней мере, зубы у него были целыми, и на ногах он стоял сам.
Его быстренько раздели и привязали к импровизированной дыбе.
Мэтр Дюран внес широкую короткую доску и, положив ее поперек ванной, ушел. Впрочем, отсутствовал недолго, и вернулся с глубокой медной сковородкой на длинной деревянной ручке. В сковородке переливались огоньками свежие угли. Установив импровизированную жаровню на доску, он рядом положил парочку железных спиц — все железо, на которое ему жаба расход подписала. И встал там же. Все же его любопытство пересилило страх. Развлечений в городе мало. Из последних — только пожар в порту.
— Мэтр, ты свободен, — сказал ему дон Саншо.
Уходил хозяин постоялого двора из своей ванной комнаты неохотно. Но нам лишние свидетели не нужны. И Саншо поставил часового у двери со стороны коридора. Чтоб даже не подслушивали.
— Имя? — приступил я к допросу сразу на хохдойче.
— Иоганн Грау, — вскинув голову, гордо назвался дойч.
Клоун, ей Богу, он бы еще «Орленка» запел. Но, несмотря на гордый вид, отвечает пока охотно.
— Сословие?
— Третье. Бюргер из Малина.
— Род занятий.
— Мастер цеха плотников.
— Как здесь оказался?
— Я шеффен. Выполнял приказ суда.
— Шеффенов много, я спрашиваю: почему именно ты здесь оказался? — если честно, то они меня уже начинают раздражать.
— Мой жребий был.
Ага… голубчик, врать начал. Шеффены — палачи, как я помню из собственных исторических штудий, всегда были добровольцами. А вот что врет — это хорошо. Значит, жить хочет. В его случае никакая правда самой Феме повредить никак не сможет. Первая в мире сетевая структура. Головы растут как у гидры, сколько их не сноси.