Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
Несмотря на пристрастие царя к судам, Апраксин все-таки решился напомнить:
— Петр Лексеич, того, пора бы возвертаться, матушка-то убивается.
Несколько раз слезно молила Наталья Кирилловна сына поскорее закончить затянувшееся путешествие. Брат Петр сообщал воеводе из Москвы с почтой, что царица прихварывает, измучилась ожидаючи сына.
— Ведаю сам, дядько, — вздохнул, досадуя, тот, — завтра собираемся. Накажи Афанасию и приезжай сам на литургию к Илье Пророку.
У архиерея Апраксин застал гостя, архимандрита Соловецкого монастыря Фирса. Предвидя скорый отъезд царя, он привез ему, как было заведено, разные подарки.
Новость архиерей воспринял благодушно.
— Оно и по времени пора государю и о державе озаботиться. Чаю, в Москве-то бояре в дремоте пребывают, надо бы их встряхнуть. — Афанасий обратился к Фирсу: — Ну вот и твое время приспело. Укладывай свои подносы на карбас, поедешь с нами на Кегостров.
Прощальную обедню царь служил в полюбившейся ему церкви Святого Ильи Пророка. «Великий государь, — гласит летопись, — також в паперти у северных врат церковных изволил слушать божественную литургию. И по чтении Евангелия архиерей великому государю должное почтение отдал и рущие со архиереем. И великий государь у архиерея благословился и обычно целование сотвори. По сих великий государь пожаловал архимандрита соловецкого к руке. Архимандрит поднес великому государю икону соловецких чудотворцев на окладе да святую просфору и святую воду, книгу жития и службы чудотворцев и лестовки — подавали казначей архиерейской да ключарь. Великого государя поддерживал боярин князь Б. А. Голицын, а иныи боляре в слушании литоргии в церкви стояли. Литоргию служил тоя церкви священник. По заамвонной молитве ключарь подносил по чину архиерею антидор, а иподиакон — теплоту, и великий государь от руку архиерееву по чину антидор принимал и теплоту кушал, такоже и боляра».
Во вторник 19 сентября распогодилось на бабье лето. Петр расставался с Архангельским городом. На свою шняву он взял воеводу с дьяком и «гостя», начальника таможни Алексея Филатьева. За царем следовала на трех карбасах свита. Вдоль пристани, городского берега выстроились стрелецкие полки. Палили из пушек и пищалей. Когда процессия поравнялась с архиерейским домом, певчие запели государю многолетие. От берега отвалила шняка с архиереем.
— Прими наши дары, государь, путь дальний, не обессудь.
«И великий государь хлебы, и рыбу, и пироги приказал принять любезно, и архиерея изволил принять к себе в судно, а хлеб и рыбу указал отвести на кормовое судно. Архиерей с государем до архангельского монастыря (собора) путешествовал, и оттоле изволил государь по молитве и по прощении отпустить архиерея в дом архиерейской, с ним же воеводу, дьяка и гостя: а сам великий государь отпустя их, изволил Богом сохраняем шествовать в путь свой. Архиерей же пришед в дом свой кушал хлеба с воеводою».
Прощаясь, Апраксин передал письмо для жены, а царь наказывал:
— «Святого Петра» присматривай. Не забудь леса припасти до зимы для строения новой яхты. Потолкуй с купцами Бажениными на Вавчуге, нынче к ним загляну. Пушки отольем в Олонце, блоки я сам обточу. На верфь пришлю пару-тройку подмастерьев из Голландии, без них не сладить по-доброму. А письмецо жинке передам непременно.
«Пелагеюшка-то грамоте не обучена, — подумал Федор, — разберутся как-нибудь, Андрейка поможет…»
Когда караван судов скрылся за дальним поворотом реки, архиерей перекрестился и пригласил Апраксина:
— Господь их благословит, а мы свое дело по совести свершили. Прошу, воевода, ко мне обедать.
Допоздна засиделся Апраксин у Афанасия. Торопиться им было некуда. Главная забота свалилась с плеч. Служебные узы не связывали их, да и натурами подходили они друг к другу. Неспешностью решений и рассудительностью, благожелательством к окружающим, порядочностью.
— Надо бы теперь за суда приниматься, так нет ни досьев, ни дерев, — начал разговор Апраксин после первой чарки, — и к тому же государь обещался иностранных мастеровых прислать. К Бажениным, што ли, наведаться, спознать об древесине.
— Баженины тебе сполна все доставят, им только деньгу посули, тем паче государь к ним ныне жалует. Купцы от нас никуда не денутся. — Афанасий пододвинул Апраксину заливную навагу: — Отведай, государь такую не жалует, а по мне нет вкусней рыбицы.
Не торопясь чокнулись, отпили по глотку. Афанасий кивнул на слюдяное оконце, расцвеченное яркими лучами заходящего солнца:
— Ныне-то теплом повеяло, благодать. Через недельку-другую морок-то небо заволокет, крупа посыплется. Я к чему, вчерась архимандрит Фирс проговорил, мол, новому воеводе не грех поглядеть Соловки. Вотчина далекая, но больно знатная. Матвеев-то бывал там.
Апраксин ухмыльнулся, разгладил усы, задумался:
— Государь-то только отъехал.
— То-то и ладно. Государь-то неделю, не менее, в пути будет. А ты — хозяин уезда, тебе потребно все закоулки ведать. Прогуляешься, не пожалеешь. Другого случая может и не быть.
— Когда Фирс отплывает?
— Завтра, на зорьке. Карбас у него знатный, братия ладила в Соловках, верфи там поглядишь.
— Уговорил, владыко.
Что больше всего удивило Апраксина на монастырском карбасе, так это экипаж из монахов-послушников. Ни единого возгласа не слышал воевода, пока судно отходило от пристани. Он стоял в стороне, ближе к низенькой кормовой надстройке, рядом с довольно плечистым, раздобревшим Фирсом и только успевал поворачивать голову. Всем заправлял пожилой, с проседью в бороде кормщик, видимо послушник или служка. Стоя у кормила, вскидывал голову на паруса, кивал направо, налево.
Одетые однообразно, по-рыбацки, люди ловили каждое его движение, перехватывали взгляд, короткие жесты. Карбас сразу набрал ход с попутным южным ветром на отливной волне и до полудня, не задерживаясь, миновал Березовское устье. Судно весь день шло левым, почти попутным галсом. Слева, с видневшегося берега, сплошь усеянного сосняком, веяло знакомым настоем вечнозеленой хвои.
После многих недель беспрерывных забот, треволнений, застолий Апраксин наконец-то мог полностью расслабиться. Фирс, видимо, тоже был доволен тем, что удачно выполнил свою миссию, поднес дары царю и заслужил похвалу архиерея. Архимандрит сдернул клобук и подставил солнцу чуть одутловатое лицо, наполовину скрытое бородой. Афанасий был старше воеводы на два десятка лет, Фирс же примерно равен был с Апраксиным годами, но обращались оба пастыря с ним сходно. Фирс велел принести лавку и поставить ее на солнечной стороне около надстройки.
— Садись, воевода, в ногах правды нет, путь долгий.
Апраксин и сам подумывал, где бы примоститься, не хотелось покидать палубу.
Перед уходом Афанасий дал поручение Фирсу:
— Выбери удобное время, поведай воеводе о своей обители, ничего не утаивай про смуту. Так надобно, мы и государя через то просветим.
Как бы угадывая намерение настоятеля Соловецкого монастыря, Апраксин, прикрыв веки, спросил:
— А што, обитель ваша давно ли обретается?
Фирс устроился поудобнее: