Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
Шрифт:
– Ну, давай, давай, мил человек, рассказывай, – Курицын ещё больше добавил мягкости в голосе.
Наконец горловые связки отпустило, и из открытого рта Мартынки вырвалось:
– Ох, беда, хозяин. Поп Денис ума лишился. То овцой блеет, то петухом кукарекает, то свиньёй хрюкает.
Курицын от неожиданности повёл тонкими бровями. Осуждённый собором протопоп Архангельского собора отец Дионисий, или, как его называли в Москве, поп Денис, был одним из добрых его знакомых, которому, хоть иногда, но можно было доверить свои мысли и взгляды на московское священство. Помнил, как наутро после собора, подходя к великокняжескому дворцу, увидел подводы с арестованными еретиками, снаряжавшиеся для отправки куда-то, куда не знал он. Может, в казематы, может, в дальний монастырь, что ещё хуже темницы – там поблажек заключённым не давали.
– Рассказывай всё по порядку, – попросил Федор Васильевич вкрадчивым голосом, уселся поудобнее и приготовился слушать доклад неслучайно посланного в дальнюю дорогу слуги, всем своим видом давая понять и ощутить, что имеет к сообщённому горячий и нескрываемый интерес.
Рассказ Мартынки о градской казни еретиков в Великом Новгороде
– Дело так было, – начал вконец успокоившийся Мартынка свой долгий и подробный рассказ. – Прискакали мы в Великий Новгород. Тут же Делатор подался не куда-нибудь на постоялый двор, а прямиком к Владыке Геннадию в архиерейские палаты, с собой нас всех, вестимо, прихвативши и на дворе у Владыки разместивши.
Следующим днём Геннадий собрал у ворот своих толпы народа. Трубачи с утра в трубы трубили, глашатаи на всех площадях объявляли, что пополудни у архиепископского подворья пройдёт градская казнь еретиков, опозоривших Великий Новгород своим непристойным поведением. Народу собралось изрядно. Думаю, с полтыщи, а, может, и все пять набежало. Ждали долго. Наконец затрубили трубы, и на площади показались всадники. Были они необычны для глаза: одеты скоморохами с берестяными колпаками на головах, сидели на лошадях без сёдел задом наперёд, на груди у каждого надпись – «Сатанино воинство».
Ехали небыстро, но удержаться на лошади без седла было трудно. Несчастные делали это, кто как мог. Одни полулежали, держась обеими руками за бока лошади, другие умудрялись ухватиться за хвост, иные, что было труднее всего, пытались нащупать сзади, за спиной, гриву своей лошадки и что есть сил уцепиться за неё. Если кто не удержался и падал, того поднимали стражники, ехавшие по сторонам. Народ давился от смеха, свистел, кричал, хлопал в ладоши, топал ногами.
Когда лошади поравнялись с толпой, к каждой подошёл стрелец и взял под уздцы, чтобы стояла смирно. Среди несчастных заметил я попа Дениса, дьяка Гридю, Самсонку, попов.
Вновь затрубила труба. Глашатай сделал шаг на помост и зачитал указ Великого князя государя нашего Иоанна Васильевича, в котором значилось, что не признавали осуждённые Иисуса Христа и Божью Матерь, над иконами надругались, не верили в Троицу, книги богохульные читали и потому отлучены от церкви и преданы суду и бесчестию. Рядом с помостом в креслах сидели Владыка Геннадий, архимандрит Волоколамского монастыря Иосиф, посол Делатор и наместник Юрий Захарьевич, сзади них – священники, купцы и знатные горожане.
Когда указ зачитали, еретиков сняли с лошадей, связали руки. К каждому подошёл стрелец с факелом и поджёг колпак на голове. Береста вспыхивала ярко красным огнём, вызывая муки и дикие крики несчастных.
Теперь народу было уже не до смеха. Жутко было видеть, как людей чуть живьём не сожгли. Некоторые плевались в сердцах, иные вовсе уходили, не выдержав такого зрелища.
По взмаху руки Владыки костры на головах потушили. Стрельцы сбрасывали колпаки на землю, тряпками тушили обгоревшие волосы на голове. Тут поп Денис и не выдержал, закричал по-звериному. Слышал я, как Геннадий, наклонившись к наместнику, сказал: «Это предался он бесу хульному, в него вселившемуся».
Курицын слушал рассказ слуги, закрыв лицо руками.
– Бедный отец Денис, – только и смог произнести он тихим голосом.
По окончании градской казни, Делатор отправился к границе с Ливонией, а архимандрит Иосиф, приехавший из Волока Ламского – главного города Великого князя Бориса, младшего брата государя Иоанна Васильевича, остался погостить у Владыки Геннадия.
Слово «градская» произошло от понятия «градские законы», т. е. законы, применявшиеся в Византийской империи, или как её называли на Руси, Цареграде. Казнь была гражданской, символической. Это всё, чего удалось добиться русской церкви в борьбе с «новгородской ересью», не считая, конечно, предания еретиков анафеме.
Владыка Геннадий и Иосиф Волоцкий соперничали в этой борьбе, каждый изначально считал себя главным борцом с ересью и старался приписать себе лавры победителя в деле очищения православия. Их судьбы были похожи – оба происходили из богатых родов. Геннадий из боярского – Гонзовых, Иосиф из княжеского рода Саниных. В юности и тот, и другой имели в наставниках знаменитых старцев. Первый был учеником преподобного Савватия Соловецкого, второй – преподобного Пафнутия Боровского.
Пятнадцатый век отличался свободомыслием, именно тогда во многих странах Европы тлели искры реформаторского движения, которые превращались в костёр, пожирающий все церковные догматы. Католическая церковь ещё в 13 веке учредила специальный институт «инквизицию» – святой отдел расследования еретической греховности, деятельность которого значительно усилилась во второй половине 15 века, когда король Фердинанд и королева Изабелла создали «испанскую инквизицию».
Сжигали ведьм и гадалок, учёных, занимавшихся астрономией, астрологией и алхимией, атеистов. По всей Европе полыхали костры. Наконец пришёл черёд сомневающимся в церковных истинах, среди которых главное место занимали теологи, обосновавшие идеологию отделившейся от католиков протестантской церкви.
Не хотели отставать от своих «западных коллег» и Геннадий Новгородский с Иосифом Волоцким. Сцена сжигания берестяных колпаков на головах новгородских еретиков задумывалась Геннадием как репетиция возможной казни вероотступников в лучших традициях европейской инквизиции. Обстановка при дворе Великого князя пока не позволяла добиться большего: Иоанн Васильевич покровительствовал Фёдору Курицыну, которого и Геннадий, и Иосиф считали своим главным врагом, «начальником» над всеми еретиками. И пока жив был Курицын, надеяться на перемену было нельзя.
Закончив разговор с Мартынкой, Курицын отпустил слугу и остался один в светлице. Темнело, но свечу зажигать не хотелось. Огни на головах новгородцев ещё долго стояли в глазах его. Дикие, нечеловеческие крики звенели в ушах. Боже Праведный, есть ли хоть частица милосердия у того, кто придумал такую расправу над человеками?
Об инквизиции Фёдор Васильевич знал не понаслышке. Однажды в Буде, столице Венгерского королевства, на костре сжигали ведьму, которая хотела наслать порчу на Матфея Корвина. Курицын не стал задерживаться на площади, где совершалась казнь. Не видно было и короля – говорили, что венценосец наблюдал сцену из окна дворца. Народ же сбегался поглазеть на костёр со всех концов города. Намного ли такой государь лучше валашского господаря Дракулы, о котором по всей Венгрии рассказывали страшные легенды? А ведь венгерский король слыл покровителем науки и искусств, собирал при своём дворе поэтов, историков, учёных мужей из многих стран латинских. Где всё же межа между справедливостью и жестокостью в делах иного правителя? Не важно какого – немецкого, венгерского, польского. Пишут святые старцы, что государю позволительно быть жестоким, потому что власть ему дана Богом. Так зачем делать из Дракулы исчадие ада, когда другие властители ничем не отличаются от него в своих подвигах? Знал Курицын, что Иосиф Волоцкий и Геннадий Новгородский осуждали государя Иоанна Васильевича, писали в письмах о несогласии с его деяниями. Однажды государь показал ему такое письмо. Было это незадолго до расправы над новгородскими еретиками. Как бы поступил другой государь, будучи на месте Иоанна Васильевича? А тот только запретил Геннадию приезжать в Москву.