Фельдмаршал должен умереть
Шрифт:
— Этот русский офицер может помиловать вас… — начал Марио, не очень-то придерживаясь дословности.
Пока итальянец объяснялся со своими соплеменниками, Курбатов приказал Оборотню связаться по рации с Умбартом.
— У вас гам тихо? — спросил он штурмбаннфюрера.
— Стрельба доносится оттуда, куда ушли вы.
— Вы не точны, Умбарт, она доносилась отсюда.
— Согласен. Теперь, вроде бы, затихло.
— Причем надолго. Немедленно выводите колонну из поселка, направив по обе стороны от шоссе боковое охранение, а также организовав мотоциклетный авангард.
— Организуем.
— И еще: реквизируйте у крестьян четыре подводы. Да не забудьте о веревках для пленных. Побольше веревок.
— Вы что, собираетесь перевязать половину Гарибальдийской бригады? — не понял Умбарт.
— Понимаю, успели привыкнуть к тому, что после любой стычки партизаны вяжут ваших корсиканцев.
— Вынужден признать, полковник, что в большинстве случаев так оно и происходило. Воевать на горных дорогах, где за каждой скалой тебя ждет засада, у каждого моста — мина, мы так и не научились.
— Сегодня как раз и появилась такая возможность, штурмбаннфюрер. Учитесь.
— В плен сдалось пятнадцать бойцов. Еще двое пытались схитрить: распластались среди убитых, но их обнаружили и закололи штыками. Курбатов приказал пленным выстроиться над обрывом и не спеша обошел этот скорбный строй. Почти всем мужичкам было за сорок; худосочные, изношенные, на ногах не обувь, а какое-то рванье.
Глядя на этих аборигенов-виноделов и козодоев, не поверишь, что они способны так зверствовать над пленными муссолинистами, как это мне уже не раз описывали. Вешают — так обязательно вверх ногами. Избитых до полусмерти обливают бензином и позволяют спасаться «живыми факелами…»
— Оборотень!
— Я, господин полковник.
— Этого, — указал на самого крепкого из партизан, — сбить с ног и швырнуть вниз на скалы. Да по-эффектнее.
Повторять приказ не понадобилось. Передав рацию кому-то из гладиаторов, Рундич медведем подкатился к рослому партизану, ударом в пах заставил его пригнуться, затем, выхватив за загривок, изо всей силы оглушил ударом в сонную артерию и швырнул вниз.
«Он напоминает мне Тирбаха, — подумал Курбатов. — Жаль, здесь нет барона. Получился бы великолепный дуэт».
Вторую жертву казак выбрал сам. Крестьянин пытался сопротивляться, но Оборотень сбил его ударом головы в живот, захватил так, что ноги оказались зажатыми под мышками и, раскачивая, ударяя головой о камни, попятился к обрыву.
— Третьего всего лишь припугни, попридержи на краю обрыва, на весу, — успел предупредить его Курбатов.
Партизан был ранен в ногу, но всё же рванулся подальше от палача, прямо на штыки конвоиров. Однако Оборотень настиг его, подсек ударом под колено, оглушил и, схватив за шиворот, словно щенка, потащил к обрыву.
— Здесь ведь не весь отряд? — ухватил Курбатов партизана за волосы. — Где еще одна группа?
Марио повторил вопрос.
— Не знаю! Не знаю! — в ужасе завопил партизан.
— Сначала тебе вспорют живот, точно так же, как ты вспарывал его беременной жене коменданта городка Пьеццо. Затем набьют камнями. И только после этого сбросят вниз. Если хочешь жить, объясни нам, где находится еще одна ваша группа.
Напоминание о мученической смерти жены коменданта, о которой Курбатов узнал от крестьян, подействовало на партизана парализующе.
— Но ведь это же не я вспарывал, — пролепетал он, едва сумел обрести голос, — этим занимались другие. Я не палач. Я вообще не был в Пьеццо.
— И это могут подтвердить другие бойцы?
Партизан замялся и низко, покаянно опустил голову.
— Впрочем, — смилостивился над ним Скорцени, — сейчас меня интересует не расправа в Пьеццо, а расположение второй части вашего отряда.
— Она двинулась в сторону монастыря. По зачем — не знаю.
— Чтобы устроить засаду?
— Да-да, чтобы устроить, — теперь партизан готов был подтвердить все, что угодно.
— Сколько там бойцов?
— Около десяти.
— Но среди них и те двое, которые обычно занимались минированием дорог?
— На минирование партизаны всегда ходили вчетвером. Среди них один минер-югослав. Вы не убьете меня?
— Вот видишь, сразу же стало легче на душе, когда высказал все то, чего двое сброшенных в обрыв до тебя сказать не хотели.
— Но ведь ты и не спрашивал их об этом! — возмутился пленный. — Ты, русский, даже не спрашивал их! Может, кто-то из них и ответил бы.
— А может, и нет. После их мученического молчания ты сразу же набрался храбрости. Так зачем рисковать ещё раз?
— Но ты обещал спасти мне жизнь.
— Я-то обещал. Пообещают ли твои друзья-партизаны, узнав, что предал именно ты. Но это уже ваши итальянские дела. У меня же и в России подобных дел хватает. Поэтому отпусти ты его, Оборотень. Пусть передохнёт перед дальней дорогой.
Как только колонна под командованием Умбарта приблизилась, полковник приказал связать подводы попарно, так, чтобы они не касались друг друга колесами, но в то же время и не смогли разъехаться. На каждую из подвод усадил по одному пленному-вознице со связанными ногами. А в связанные руки ткнули вожжи. Остальных пленных тоже связали и положили на подводы. Первая пара двинулась метров на пятьдесят впереди колонны, за ней — под присмотром пулеметчиков из бронемашин вторая, и только потом уже тронулась остальная колонна.
Что это за кавалькаду вы здесь устроили, полковник? — недовольно морщился Умбарт, которому хотелось поскорее добраться до аэродрома. — Партизан мы перебили, у монастыря наша засада. Пустим впереди танкетки, авось проскочим.
— Терпеть не могу «авось». Может, потому, что слишком уж оно русское — это понятие.
— Но мы теряем время.
— Это лучше, чем головы. Потерпите, со временем вам все откроется, — спокойно ответил князь.
Первая пара подвод подорвалась на мине уже километра через два. Вторая взлетела у самого моста, по ту сторону которого виднелись шпили монастыря, а по эту, в зарослях на берегу речушки, сидели в засаде корсиканцы Умбарта. Каким образом партизаны сумели заминировать дорогу прямо под носом у эсэсовцев, так и осталось для Курбатова загадкой, которой он не упустил случая задеть по самолюбию комбата.