Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
А что будет, если переговоры здесь завершатся успешно? Наверное, прикажет на руках носить своего любимца или отольет из золота его статую и поставит где-нибудь на видном месте в Зимнем дворце… Да и что он имеет против этого баловня судьбы, и сам не раз пользовался благосклонным вниманием графа Орлова, бывал у него в имении, охотился вместе с ним, пользовался его хлебом-солью, как говорится… Но нынче слишком великое разногласие возникло между ними: Орлов был за экспедицию на Константинополь, за войну до победного конца, не считаясь с материальными и человеческими жертвами, а Румянцев вместе с Паниным были за мир с Турцией на условиях, выгодных для России… Только вот почему-то граф Панин неожиданно изменил свое отношение к Молдавии и Валахии… Эти мысли тревожили и растравляли душу фельдмаршала Румянцева. Только недавно он был хозяином этого обширного края, а сейчас многие уже побежали с докладами к Орлову, да и не с докладами, а с доносами, с доносами на него, фельдмаршала российского. Как теперь поведет себя любимец Екатерины II?.. Ведь мало что осталось от того Орлова, которого он помнил и знал. Другая осанка, другой взгляд, появилась непререкаемость в голосе и привычка повелевать. Хотя внешне он остался все таким же благородным и вроде бы бескорыстным заступником русских интересов при императрице. «Но как можно заключать мир при условии возврата завоеванных земель?» – снова и снова сокрушался Румянцев, вспоминая при этом письма графа Панина, в которых тот извещал его об этом намерении русского двора.
«Кажется, 1 января прибыл сюда курьер из Петербурга, привез два письма Никиты Ивановича, которые нанесли мне столь чувствительный удар, и началась та карусель, которая и посейчас крутится… Курьеры через Журжу в Рущук к сераскир-паше, курьер прусского посла так и засновали туда-сюда, потом сераскир стал верховным визирем… У них это быстро: то вверх, то свалится вниз, а ведь некоторым главнокомандующим и головы отрубили… Ну уж если полномочный министр России оказался в Семибашенном замке, то что уж говорить о своих… Но неужто в Петербурге действительно считают, что завоевать землю легче, чем удержать оную? Столько крови пролито за эту землю, столько сами молдаване восставали против турок, чтобы снова стать свободными и независимыми, а тут такая открылась возможность… Да и вникнувши чрез откровение Панина в неизвестную мне доселе связь событий и явлений, вижу, что выход из создавшегося положения может найти только великое благоразумие мужей, искусившихся в политике… Но оправдает ли это решение искушенных политиков народ Молдавии и Валахии?»
Румянцев мрачно смотрел на будущее переговоров, но не видел и выхода из создавшегося положения. Все было запутано и противоречиво. В Петербурге считали, что самым важным сейчас является утверждение независимости Крыма, и ничуть не сомневаются в том, что сей народ почувствует благотворения от руки русской и будет навсегда привязан к тем, кто освободил их от турецкой зависимости. Но так ли получится на самом деле? Ведь часто бывает так, что ожидаешь одно, а получаешь другое, прямо противоположное ожидаемому… Так в жизни, но так бывает и в политике.
Граф Орлов прибыл в Яссы 14 мая, и Румянцев писал Екатерине II по этому случаю: «Вчерашний день на вечер имел я удовольствие принять здесь графа Григория Григорьевича и видеть его в добром здоровье, после понесенных трудностей и невыгод в далеком пути.
Теперь я нахожусь в полном обрадовании, всемилостивейшая государыня, что он будет очевидным свидетелем пред Вашим Императорским Величеством положению здешних дел и моего ревностнейшего усердия к службе. А засим я беру смелость донести только о всеглубочайшем моем благоговении…»
Граф Орлов весело проводил время в Яссах. А начало конгресса все откладывалось по вине Турции. Верховный визирь после заключения перемирия уверял Румянцева, что русские и турецкие полномочные министры должны прибыть в одно время в Фокшаны, где из-за недостатка дворов житье в шатрах, «отложив все мелочные и бесполезные церемониальные обряды». Он же обещал в ближайшее время известить фельдмаршала, когда прибудут на берег Дуная его министры, сколько понадобится лошадей для того, чтобы отвезти их, уверял в искренности и дружбе. Но шли дни, недели, а представители Турции все еще пребывали в Константинополе. Наконец 13 июня Румянцев получил письмо от верховного визиря, из которого узнал, что «действительно находящийся в великом достоинстве первого президента императорской печати (тури или вензеля), прославленный прежним обладанием разных высоких императорских чинов, искусный в секретах вечного императорского кабинета, славный между первейшими и великими, собрание честей и похвал, почтенный Осман-эфенди, да утвердит Господь навсегда знатность его, нарочно определен от стороны империи Оттоманской первым уполномоченным для утверждения мира». И через несколько дней он прибудет в турецкий лагерь под Шумлой.
Однако «через краткое время… именованный полномочный представитель Блистательной Порты Осман-эфенди» так и не приехал.
Снова разгорелись споры вокруг места проведения конгресса. Вроде бы уж совсем договорились собраться в Фокшанах. Но вот снова верховный визирь упоминает Бухарест как место «наипристойнейшее к мирному конгрессу». Тут вмешался граф Орлов и твердо сказал, что этот вопрос уже не раз обсуждался на Государственном совете в присутствии императрицы и всех членов совета. Они признали, что даже если только часть Бухареста определена быть может для конгресса, то и в этом случае необходимо объявить его свободным, и тогда таким образом Россия лишалась «правления оным, и следовательно, всею Волошскою землею».
Вскоре Румянцев узнал от находившегося в Шумле и возвратившегося в главную квартиру русской армии капитана Зумбатова, как торжественно встречали турецкое посольство войска верховного визиря: пятнадцать верст посольство двигалось под радостные клики войска, растянутого сплошной линией по ходу его движения.
– Верховный визирь, ваше сиятельство, – докладывал капитан Зумбатов фельдмаршалу, – задумал показать мне и всем иностранцам, там пребывающим, боеспособность и многочисленность своей армии, готовой продолжать войну с нами.
– Знаем мы эти турецкие фокусы, – спокойно сказал Румянцев, выслушав доклад капитана. – Все они жаждут военных действий лишь как возможности для грабежа. Как только Керим-эфенди, подписав с нами договор о перемирии, прибыл в Рущук, то гарнизон сразу взбунтовался. Четыре тысячи босняков, только что прибывших перед этим, захватили три галеры, попытались овладеть всей флотилией, но были остановлены комендантом крепости и их командиром Мустафа-пашой. А могли бы сорвать перемирие.
В эти дни Румянцев внимательно следил за передвижением турецкого посольства. Верховный визирь писал ему: «Мы назначили того, который 30 лет тому назад имел великую дружбу с покойным отцом вашим и у Абдула-аги-паши, бывшего верховного визиря, славного и блаженной памяти отца нашего, был доверенным секретарем… 3-го числа луны Ребиул Ахырь, в прошедшее воскресенье, приехал в лагерь наш под Шумлою, вместе с уполномоченными министрами дворов венского и берлинского; и тотчас по прибытии своем вышеупомянутый эфенди представился к нам. По истолкованию дружелюбных писем ваших, мы оные ему показали, и он также, соглашаясь с нашим мнением, изъявляет великую склонность ехать отсюда и ускорить прибытие свое к месту конгресса…»
Приближались важные события, и Румянцев готовился к ним как к решающему сражению. И большие надежды при этом фельдмаршал возлагал на Обрезкова. Еще 25 мая Румянцев писал Панину: «Вчера поутру имел я удовольство принять здесь Алексея Михайловича Обрезкова. При первом свидании я удостоверился наисильнейше о том его расположении душевном, которым я льщусь пользоваться и удовлетворить во всем полным образом вашей дружеской откровенности, начертанной своеручно».
Не раз Румянцев делился своими мыслями с Алексеем Михайловичем, входившим в число доверенных лиц графа Панина, вершившего всеми иностранными делами России. Так что им, связавшим свою судьбу с судьбой Никиты Ивановича и цесаревича Павла, было о чем поговорить. Эта доверительность и откровенность у них установилась еще при первом свидании, в военном лагере при деревне Фальтешти.
Однажды после шумного обеда, перешедшего в ужин, у графа Орлова Румянцев предложил Обрезкову зайти к нему на главную квартиру. И когда они остались одни, сказал:
– Алексей Михайлович! Все чаще стали доносить мне о новых случаях заразительной болезни. Вам с графом придется в ближайшее время покинуть Яссы и уехать в Фокшаны. Там вам будет спокойнее и безопаснее во всех отношениях.
– А что, так опасно здесь? – встревожился Обрезков.
– Да! Мы-то уж привыкли к этой опасности, знаем, что делать и как оберегаться, а вам с непривычки придется туго. Императрица мне не простит, если что случится с графом Орловым.