Фельдмаршал Румянцев

Петелин Виктор Васильевич

С этого времени я в первый раз убедилась, что между ними была связь. Это предположение давно тяготило и оскорбляло мою душу».

И не только княгиня Дашкова была поражена, что Григорий Орлов расположился в Петергофском дворце, да и в других тоже, как хозяин. В донесениях своим правительствам иностранных послов Григорий и его братья занимали немалое место. Некоторые из них давали неверные характеристики, но спешили дать знать своим правительствам как можно больше сведений об участниках бескровной революции. «Я не знаю, – писал барон Бретейль герцогу Шуазелю 9 октября 1762 года, – к чему приведет переписка царицы с Понятовским, но нет никакого сомнения в том, что она выбрала ему заместителя в лице Орлова, которого она возвела в графское

достоинство в день своего коронования… Это очень красивый человек. Он был возлюбленным царицы в течение нескольких лет, и я вспоминаю, как она однажды указала мне на него как на смешного и экстравагантного человека. Но затем он заслужил более серьезного отношения к себе с ея стороны. Впрочем, говорят, что он действительно очень глуп. Так как он говорит только по-русски, то мне трудно судить о нем. Но глупость – довольно распространенная черта среди тех, которые окружают теперь императрицу, и, хотя она, по-видимому, легко приспособляется к своему обществу, я тем не менее убежден, что она не преминет устранить от себя большую часть этих приближенных. До сих пор она жила только в обществе заговорщиков, которые, за исключением Панина и гетмана (Разумовского. – В. П.), все бедные поручики и капитаны, в общем подозрительные субъекты и завсегдатаи столичных трущоб».

Очевидна несправедливость подобной характеристики как всех заговорщиков, так и главного их вдохновителя и организатора – Григория Орлова.

Лучше всех, конечно, знала Григория сама Екатерина. Правда, она не раз слышала грубые шутки своего любимого, сказанные им после горячительных напитков, которые он употреблял без меры. Но она прекрасно понимала, что вся эта грубость временная, наносная, идущая от гвардейской и армейской среды, в которой он до сих пор обитал. С таким, как Григорий Орлов, она готова была пойти под венец. Венчалась же тайно Елизавета с Алексеем Разумовским. А почему ей не узаконить свои отношения с любимым человеком? Своими мыслями она поделилась с Алексеем Петровичем Бестужевым-Рюминым, и он начал со свойственной ему энергией хлопотать об этом деле.

Екатерина часто думала о Григории. Ничего не могла поделать с собой, мучилась и страдала, как самая обыкновенная баба, если Григорий пропадал по нескольку дней. Он получил дворцы, строит новые, но никак не расстанется со своими привычками бывать в своей грубой армейской среде, увлекаться первыми попавшимися красотками. Обо всем она, конечно, знает, но не может не прощать такого милого и сердечного двадцатидвухлетнего мальчика… И в то же время под ее влиянием он пристрастился к серьезному чтению, увлекался изучением физики и вообще естественными науками. Но быстро все бросал, не достигнув каких-либо результатов. Яркая, увлекающаяся натура, искатель приключений, не знающий, куда девать энергию, так и бьющую из него ключом. Направить эту энергию в надлежащее русло, выгодное для государства, – такова у нее благородная задача.

За обедом Григорий Орлов вел себя, как обычно, непринужденно, был весел, сыпал шутками, смысл которых порой переходил границы дозволенного приличиями. Но Екатерине все нравилось в нем, даже то, что в других у нее вызывало чувство брезгливости и презрения. Таково уж было главное свойство ее избранника.

…На минутку прервем наше повествование и предоставим слово наблюдателям того времени, участникам событий. «Чем больше я слежу за Орловым, – писал один из современников, – тем более я убеждаюсь, что у него недостает только звания императора… Его непринужденность в обращении с императрицей поражает всех, и, по словам русских, такого явления не было ни в одной стране, со времени основания монархии. Он стоит выше всякого этикета и позволяет себе по отношению к своей государыне такие вольности, которых не могла бы допустить в высшем обществе ни одна уважающая себя женщина со стороны своего возлюбленного».

Из других источников мы узнаем и подтверждение подлинной страсти,

которую испытывала императрица к Григорию Орлову. «Несколько дней тому назад при дворе ставили русскую трагедию, – сообщает своему правительству барон Бретейль, – в которой заглавную роль играл, очень неудачно, фаворит. Но императрица была в таком восторге от актера, что она несколько раз призывала меня, чтобы поговорить о нем и спросить моего мнения. Она неустанно обращалась по этому же поводу к графу Мерси, который сидел рядом с ней. По десяти раз в каждой сцене она громко заявляла ему о своих восторгах по поводу благородства и красоты Орлова…»

Эти восторги станут еще понятнее, если напомним здесь о том, что как раз в это время императрица хлопотала о получении княжеского титула Священной Германской империи Григорию Орлову для того, чтобы облегчить заключение с ним брака. Конечно, она сама никогда не обратится с такой просьбой, для этой цели у нее есть все тот же Бестужев-Рюмин, но оказать милость венскому посланнику графу Мерси она всегда готова, избирая для этого приличествующие для нее формы.

Не только зоркие иностранные послы и посланники подметили непринужденность Орлова и влюбленность в него императрицы, сама Екатерина признается в том, как редко ее возлюбленный дарит ее своими восторгами, не чувствуя перед нею никакого преклонения, какое уж испытали многие приближенные. «Когда я получила Ваше последнее письмо, – сообщает она одной из своих поклонниц мадам Жофрен, – граф Орлов был в моей комнате. Услышав, как вы удивляетесь моей энергии, моим занятиям по изучению законов и по вышиванию, и будучи сам большим лентяем, несмотря на свой глубокий ум и природные дарования, он воскликнул: это правда! Это первая похвала, которую я услышала от него, и ею, мадам, я обязана Вам».

Екатерина готова связать свою судьбу с графом Орловым брачными узами, но потом, одумавшись, она решила погодить… Пока пусть все идет так, как есть. Она любит Орлова, он боготворит ее, принимая участие в ее занятиях государственными делами. И этого достаточно.

Обед закончился в непривычной обстановке, никто не шутил, не сыпал остротами, все примолкли, увидев, в каком подавленном душевном состоянии находилась императрица. Она только изредка роняла какие-то будничные, обычные фразы.

Наконец граф Орлов и Екатерина остались одни.

– Не узнаю тебя сегодня, матушка-государыня, – подчеркнуто вежливо произнес Григорий Орлов, как только они вошли в комнату Екатерины.

– Ты знаешь, мой друг, порой мне кажется, что не выдержу тяжкого бремени быть императрицей. Все, может быть, завидуют, а попробовали бы хотя один день побывать в моей шкуре.

– А что ж тут такого особенного? Будь сама собой, прямой, искренней, мудрой. Тебе ведь это так легко дается. Ничего не надо выдумывать, ты уже все знаешь. И ты прекрасно выглядишь на царском престоле. Величественно и мудро. А что еще нужно от государыни?

– Да, престолы и восседающие на них особы представляют прекрасное зрелище, но, уверяю тебя, лишь издали…

Екатерина была раздражена чем-то. Такой Орлов ее никогда не видел и был крайне удивлен ее холодностью к нему.

– Не знаю, что чувствуют мои собратья по престолам. Скажу только, что они должны быть пренесносными особами в обществе. Я знаю уже по опыту. Когда я вхожу в комнату, я произвожу впечатление медузиной головы – все столбенеют и прирастают к тому месту, где находились…

– Да откуда ты это взяла? У нас, по-моему, все просто и обыкновенно, мало кто стесняется твоим присутствием, разговаривают обычно, шутят, играют в карты.

– Это тебе так кажется. И мне очень лестно слышать то, что ты говоришь. Но я-то чувствую, а ежедневный опыт убеждает меня, что не найдется более десяти или двенадцати лиц, не стесняющихся моим присутствием. Вот Никита Иванович Панин был у меня сегодня…

– Так это он, матушка, испортил тебе настроение? Ух, мерзавец! Я ему покажу!