Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
Екатерина ранее твердо верила, что облагодетельствовала Польшу, навязав ей с помощью русских полков Станислава Понятовского в качестве короля. Прошло шесть лет с тех пор. И только сейчас она начала понимать, что, возможно, поторопилась. В надежде на помощь Франции Понятовский попытался противодействовать русским интересам в Польше. Несколько месяцев назад в письме к Екатерине он, рассказывая о драматическом положении своего народа и государства, писал, что никакие страдания и муки не заставят поляков покориться чужой воле. Она хорошо помнила его слова о том, что общее расположение умов в Польше таково, что скорее согласятся терпеть и погибать, чем связать себя каким бы то ни было образом, что поляки будут «смотреть на мир как на дело насильственное, если он будет им дан без содействия держав католических», что Польша «будет постоянно надеяться получить большее с их помощью, как только ваши войска удалятся из страны».
Это особенно раздражало императрицу. Она послала войска для умиротворения страны, для ее покоя и тишины, а похоже, никто не хотел этого умиротворения. «Признался бедный Понятовский, что его уверяют со всех сторон, где искать ему защиты: самым настойчивым образом
Екатерина пододвинула чистый лист бумаги, взяла перо и уже принялась писать ответ Фридриху II. Но что-то затормозилось в ее сознании, мысли неожиданно переметнулись к внутренним делам двора: «Сколько неудобств возникает от разногласий графа Панина с Григорием Орловым! А отсюда и многие упущения… Пока дело дойдет до меня, пока я их примирю, проходит время, а этим пользуются наши враги. Вот в Швеции снова побеждает злонамеренная партия, живущая на французские деньги. Да и я не жалею денег… Сколько Остерман просит, столько я и даю, но все как в пропасть ухает. Правда, принц прусский уверял, что королева будет сдерживать действия шведов против нас, но какой уж теперь союз с ними. Да и Дания отошла от нас… Как случайности властвуют в политике! Христиан VII заменил Бернсдорфа на посту министра графом Ранцау, враждебным России, и все изменилось, ни о каком союзе не может быть и речи. А вот почему? Так, видно, захотел любовник юной королевы в угоду опять же Франции. А король ничего не видит или делает вид, что все происходящее на его глазах – нормально, уверяет меня, что удаление от дел графа Бернсдорфа не ухудшит наших отношений. Наивный молодой король… Если б я послушалась графа Орлова и удалила от дел Никиту Панина… Нет, никогда этого не будет… Я давно подарила его своим доверием вследствие важности его заслуг и неизменной дружбы. Так что Григорий пусть терпит эту дружбу… А что было б, если б я во всем слушалась графа Орлова? Нет… Мне уже за сорок, у меня, быть может, есть некоторая опытность. Перемена старых слуг, старых друзей, ревностных, искусных, разумных, есть всегда великое зло для государства, потому что всякая перемена сама по себе есть уже зло, если общее благо не требует ее непременно. Переменой в Дании непременно воспользуются французы и дадут многим делам не только в Дании, но и повсюду, такой ход, какой надобен для их отдаленных видов. Начнется бесчисленное множество интриг, движений и гадостей. Это уже сбывается в Швеции. Слава государя требует великого постоянства в его планах, но какое может быть постоянство, когда люди часто переменяются или постоянно боятся перемены, когда люди самые опытные заменяются людьми, имеющими меньшую опытность. Только время дает опытность, никакие качества, никакой ум ее не восполнят. Вот хотя бы все тот же граф Бернсдорф… Двадцать лет я изучала его, следила за его действиями, и признаюсь, что относительно нашего Северного союза я питала полное доверие к нему. Я на него смотрела как на второй экземпляр графа Панина… И вот пришлось отозвать своего посланника из Копенгагена под предлогом его расстроенного здоровья…»
За дверями ее кабинета давно началось движение: хлопотали слуги, придворные дамы собирались к ее выходу в туалетную. Обычно за утренним туалетом Екатерина Алексеевна словно забывала о серьезных международных и внутренних делах и весело и беззаботно разговаривала с близкими ей придворными дамами. Но сегодня заботы не отпускали ее, и она продолжала думать о международных неполадках, и чаще всего она снова и снова возвращалась мысленно к положению в Копенгагене, не потому, что двор этот имел такое уж великое влияние на ее дела, но просто любопытство разбирало ее и пробуждало в ней смутные чувства. Да и все ее зарубежные корреспонденты понимали ее положение, ее переживания и чувства и сообщали новые безобразия, которые происходили при датском дворе. Как тут не вспомнить письмо госпожи Бельке, к которой она питала высокую доверенность, а та внимательно следила за датским двором, да и не только за датским…
«Да, граф Ранцау уже начал разгонять людей достойных и министров искусных, а этот ребенок-король соглашается с ним, ну что ж, тем хуже для него… Другие государи употребляют все усилия для отыскивания подобных людей, а он прогоняет таких, как граф Бернсдорф… И если граф Ранцау произведет перемену системы, как пишет госпожа Бельке, то это будет мастерское произведение глупости, и мы увидим, кто от этого будет сильнее кусать себе пальцы… Только сумасшедшие молокососы и дети могут
Екатерина Алексеевна наконец взглянула в большое овальное зеркало и усмехнулась, вполне довольная собой: ей пока лишь чуть за сорок, она все еще хороша собой, вполне здорова, а дела империи, ей вверенной судьбой, идут вполне сносно, особенно удачным был только что минувший 1770 год, год Кагула и Чесмы… Слухи о моровой язве в Москве, конечно, встревожили ее, но она вполне уверена была, что твердый и распорядительный главнокомандующий древней столицы Салтыков вполне справится с грозящей опасностью и предотвратит ее. Справился же Румянцев и не допустил эту заразу в армию, были лишь единичные случаи… Так будет и в Москве…
Как обычно, до обеда она принимала секретарей, министров, членов совета, потом гуляла по Эрмитажу. Вечером играла в карты, а на следующий день написала письмо Фридриху, которое она не успела написать 19 января.
«Государь, брат мой, так как вашему величеству я обязана удовольствием, какое доставило мне пребывание в этом городе принца, вашего брата, то я не могу видеть отъезжающим его королевское высочество, не поблагодарив искренно ваше величество за то, что вы соизволили согласиться на это свидание, которого я желала и которое доставило мне столь великое удовольствие. Отменные чувства дружбы и высочайшего почтения и уважения, какие я питала к вашему величеству и ко всем тем, кто принадлежит вам, скрепились, смею сказать, еще более чрез свидание с принцем, присоединяющим к высоким добродетелям чувства искреннейшей дружбы к вашему величеству, и чрез непрерывные удостоверения, повторенные им о дружбе ко мне вашего величества…» – писала Екатерина II.
Одновременно с этим Екатерина направила прусскому королю еще одно письмо, в котором изложила свое отношение к мирным переговорам с Портой со всей откровенностью. Она напоминала о непременном условии: не соглашаться ни на какие переговоры о мире, пока ее министр Обрезков не будет освобожден и возвращен в Россию. Порта не обращает внимания на это требование. И напрасно. Она согласна на конгресс только при этом условии. Явно несправедливо была начата против России война, Бог благословил русское оружие, дав ей великие победы, а она не требует для империи никаких приличных приобретений. Обе Кабарды и область Азовская суть земли, неоспоримо ей принадлежащие. Это ничуть не увеличит могущество России, как и не уменьшило его, когда были отделены от нее, став пограничными областями. Эти владения могут послужить лишь для охраны жилищ ее подданных от набегов хищников и разбойников. Эта страна, населенная несколькими тысячами семейств, не приносящая никакого дохода, представляет древнее владение России и по праву должна принадлежать ей. А свободное плавание в Черном море – нормальное состояние мира между народами. И если Россия до сих пор не пользовалась этим правом, то лишь потому, что потворствовала варварским предрассудкам Порты из любви к миру. А раз этот мир Порта нарушила, то с этим предрассудком должно быть покончено: Россия имеет естественное право на Черное море. Так что остается одно непременное требование – Валахия и Молдавия должны остаться независимыми, как и было прежде. И тогда все решится само собой. Говорят, что с поражением Турции и установлением «худого» мира для нее нарушится равновесие Востока. Но разве это равновесие справедливо, если границы турецкого владения простираются за Днестр? И что тут несправедливого, если эти самые границы будут отодвинуты к Дунаю?
Екатерина II настаивала и на еще одном непременном условии мира с турками – на восстановлении независимости татар. Целый народ добивается своего естественного права быть независимым, и она не может отказать этому народу в своем пособии. И восстановление этого естественного права татар не может уменьшить могущества Порты, как и не прибавит к могуществу России. Единственное, чего она добивается, заключается в том, чтобы обеспечить как можно лучше границы свои против всякого нападения Турции.
Направляя это письмо, Екатерина выражает надежду, что все изложенное останется пока между ними и не станет известно ни в Константинополе, ни в Вене. Потом, когда дело дойдет до конгресса, она вместе с Паниным предоставит разработанные более детально условия мира с Портой.
Екатерина II надеялась на мир, но так не скоро сбудутся ее надежды.
Глава 6
Запоздалое падение Журжи
Первые месяцы 1771 года не доставляли особых беспокойств фельдмаршалу Румянцеву. Жизнь в Яссах наладилась и пошла по обычному своему руслу армейских будней. Некоторые генералы и офицеры были отпущены для лечения и отдыха после изнурительной летней кампании. Но оставшиеся по-прежнему не знали покоя и отдыха и в зимнее время. Военно-походная канцелярия главнокомандующего работала с полной нагрузкой, принимая рапорты, составляя донесения и другие важные государственные и военные бумаги, направляемые в десятки различных мест огромной державы Российской. Около здания штаба армии постоянно толпились дежурные офицеры, ординарцы, курьеры… В любую погоду жизнь здесь, как говорится, била ключом.