Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
Непринужденное веселье воцарилось за карточным столом, как только началась игра. Но как ни отгоняла от себя Екатерина серьезные мысли, нет-нет да и задумывалась, путала карты, мысли ее убегали в Берлин, Вену, Константинополь, Париж… И, только встретив чей-нибудь удивленный взгляд, вновь возвращалась к карточной игре. Россия переживала трудные времена, и императрица вынуждена была постоянно думать о том, чтобы европейские державы не обманули ее при решении политических вопросов.
Фридрих II тоже не знал покоя, постоянно решая сложнейшие задачи европейской политики. Он уже давно хотел не ввязываться в военные конфликты, как он это делал по молодости. Уж тридцать лет он на отцовском престоле… И сколько уже сделано для процветания королевства, для родного Бранденбургского дома… Поселившись в Потсдаме, он редко наезжал в Берлин, ведя уединенный образ жизни. Любимые книги в библиотеке, любимые картины в галерее, любимый ландшафт за окнами дворца в Сан-Суси – вот его собеседники в долгие зимние и осенние дни и вечера…
«Россия – это страшное могущество, от которого через полвека будет трепетать вся Европа, – думал Фридрих, изредка поглядывая за окно, где вдали виднелись развалины замка, похожие на греческие. – Русские скоро могут напасть на Запад и заставят австрийцев страдать и раскаиваться в том, что по своей ложной политике они призвали этот варварский народ в Германию и научили его военному искусству. И теперь я не вижу другого средства против этого опасного потока, как союз между сильными государями, союз между Пруссией и Россией, Австрией и Пруссией…»
Фридрих взял последние письма брата Генриха и тяжело вздохнул… Брат хорош на коне, а хочет влиять на события не только на поле боя, но и за столом переговоров. Нет, он слишком прямолинеен и скор в решениях. Да и аппетиты у него чрезмерные. Ему уж кажется, что союз Австрии и Пруссии позволит разделить всю Германскую империю на две части, как в давние времена делили Октавий и Антоний Римскую империю. Нет, ничего из этого не получится. Пусть хоть Мария-Терезия, австрийская императрица, остынет от ненависти к нему, королю Пруссии. Пока существует союз Пруссии с Россией, Австрия ничего не может предпринять. А Генрих нетерпеливо призывает брата к скорейшему улучшению отношений с Австрией в надежде на серьезные земельные приобретения. Он прав только в одном: пока идет война между русскими и турками, пока Франция и Англия ослабляют друг друга, Пруссия и Австрия могут «округлить» свои владения за счет Польши. Раздел Польши напрашивался как бы сам собой, как естественное право сильных. Но будет ли Россия стоять за этот раздел? И как отнесется к этому Турция? А что скажет Франция? Во время переговоров с Кауницем и Иосифом Фридрих попросил их припугнуть Румянцева, предупредив его: если он перейдет Дунай, то Австрия объявит войну России, а Франция пошлет сто тысяч войска на помощь австрийцам. Но Кауниц отверг его затею, назвав ее «детской идеей». Ан нет, это не простодушие прусского короля. Это была всего лишь очередная маска хитроумного политика. Как только Кауниц отверг эти средства, он, Фридрих II, сразу смекнул, что тот страшится открытого разрыва с Россией. В любом случае, даже если русские перейдут Дунай, Австрия не пойдет на разрыв. Значит, думал король, нужно искать другие средства борьбы со все возрастающей мощью России и ее влиянием на европейские дела. Русская императрица очень горда, честолюбива, тщеславна. С ней надобно поступать осторожно, чтобы не раздражить ее. Правда, австрийцы объявили, что они устраивают магазины на венгерской границе, но эти приготовления не напугают Россию. Так что вряд ли императрица пойдет на те условия мира, которые желательны для Турции. Хорошо, что в Дании, дружественной России, произошел политический переворот и сбросили Бернсторфа. Наверное, это событие отторгнет Данию от России, что может оказаться выгодным для Пруссии, которая останется единственным союзником России. Вот тогда-то уж она запросит любого мира, пусть и худого… Хватит войны… Но Турция никогда не согласится заключить мир на условиях, которые выдвинула Екатерина. Конечно, она права, требуя освободить русского министра Обрезкова. Можно согласиться и с тем, чтобы Азов и Таганрог отошли наконец к России, но Екатерина требует свободы передвижения для ее купеческих судов по Черному морю; амнистии всем тем, кто поднял оружие против Порты; независимости крымским татарам; независимости Молдавии и Валахии; требует Дунай объявить границей турецкой. Высоко занеслась амбиция российской императрицы! Вряд ли можно согласиться с ее условиями. И снова война? Снова платить России союзнический годовой долг? С этим пора кончать…
Фридрих, решив как-то повлиять на ход событий, пригласил нового австрийского посланника при его дворе барона фон Свитена. Приведем этот любопытный разговор, ставший известным историкам:
«Король. Надобно заключить мир, поверьте мне, надобно заключить мир!
Фон Свитен. Мы не желаем ничего более, как видеть заключение мира, но на сносных условиях.
Король. Что вы называете условиями сносными?
Фон Свитен. Такие, которые не будут содействовать усилению России, настоящему или будущему, и не ослабят Турции в такой степени, что ее существование сделается ненадежным… А присоединение Крыма к России по своим последствиям не может принадлежать к числу сносных условий.
Король. Ах да, Крым! Я об нем и забыл! Русские хотят, чтоб он получил независимость. Это можно им уступить.
Фон Свитен. Эта независимость Крыма –
Король. Но можно сделать так, как говорил мне князь Кауниц в Ништадте: позволить установить независимость татар, а потом посредством интриг побудить их снова подчиниться Порте.
Фон Свитен. Русские за это время утвердятся на Черном море и в Крыму, они увидят возможность делать самые смелые предприятия…»
И снова полетели письма в Петербург, Вену, Константинополь… Прусский король и австрийский император хотели мира, но лишь для того, чтобы «урвать» что-нибудь для собственной выгоды.
В конце декабря из Москвы вернулся принц Генрих, и в Петербурге возобновились балы, званые вечера, роскошные обеды… Однако принц был невесел. Ходили слухи, что в Москве будто бы объявились случаи чумы… Но он был расстроен совсем другим: Фридрих отзывал его из Петербурга, веселого, хлебосольного, гостеприимного…
«У меня волосы стали дыбом, когда я получил русские мирные предложения, – писал Фридрих. – Никогда не решусь я предложить их ни туркам, ни австрийцам, ибо поистине их принять нельзя. Условие о Валахии никоим образом не может приладиться к австрийской системе: во-первых, Австрия никогда не покинет французского союза; во-вторых, она никогда не потерпит русских в своем соседстве. Вы можете смотреть на эти условия как на объявление войны. Над нами смеются. Я не могу компрометировать себя в угоду России; я им сделаю несколько замечаний насчет последствий их предложений, и если они их не изменят, то я их попрошу поручить дело какому-нибудь другому государству, а я выхожу из игры, ибо вы можете рассчитывать, что австрийцы объявят им войну, это слишком, это невыносимо для всех европейских государств! Государства управляются своими собственными интересами; можно делать угодное союзникам, но всему есть границы. Этого проекта я не сообщу ни в Вену, ни в Константинополь, ибо это все равно что послать объявление войны. Итак, если не умерят проекта во многом, то я отказываюсь от всякого посредничества и предоставляю этих господ собственной судьбе; вам больше ничего не остается, как удалиться приличным образом, ибо нечего больше делать, нечего даже больше надеяться на этих людей».
Принцу Генриху действительно больше нечего было делать в Петербурге. Здесь много говорилось о том, что Австрия захватила два польских староства, ссылаясь на то, что они якобы больше трехсот лет назад принадлежали Венгрии. Многие недоумевали, некоторые осуждали, но находились и такие высокопоставленные лица при дворе, что спрашивали мнение короля по этому поводу. А Генрих не знал, что говорить.
Так, во время одного из предновогодних придворных вечеров с принцем о мирных русских условиях заговорил Никита Иванович Панин. Он давно предлагал заключить тройственный союз России, Пруссии и Австрии против Турции, победить ее в войне и «округлить» свои земли за счет ее европейских владений. Но король решительно возражал против любого участия Пруссии в войне, надеясь получить земельные приобретения мирным путем. Он заявлял, что не пожертвует ни за что благом и выгодами своей страны завоевательным намерениям другой державы. «И какую там конвенцию хотят они заключить со мною? – писал он брату. – Какую землю они мне обещают? Для приобретения этой земли я должен навязать себе на шею все военные силы Австрии и Франции, не имея ни одного союзника, который бы меня поддержал! Это не соответствует ни нашим истощенным в последнюю войну силам, ни настоящему положению Европы. Итак, чтоб там не переходили Рубикона, и не нужно мне никакой конвенции. Будем стараться заставить их как можно скорее заключить мир, или пусть ведут войну с кем угодно. Я заключил союз с Россиею для своих выгод, как Австрия заключила союз с Франциею, а не для того, чтоб под русскими знаменами вести пагубную войну, от которой мне ни тепло ни холодно. Жду известия, хотят ли русские продолжать войну. Ты им напомнишь, что мои обязательства не простираются так далеко, я не могу вовлечься в предприятие, где весь риск на моей стороне, ибо я рискую потерять все мои прирейнские владения».
После того как стало известно о захвате Австрией двух польских староств, русские стали смелее разговаривать с принцем Генрихом.
– Молдавия и Валахия и после заключения мира с турками на какое-то время останутся за Россиею. Христианское население радостно встретило свое освобождение, – сказал Панин принцу Генриху, оставшись наедине с ним.
Генрих, «нашпигованный» идеями и замыслами своего брата и не отличавшийся дипломатической сдержанностью, тут же выпалил:
– Австрия никогда не уступит этих княжеств России.
– Тогда эти земли можно сделать независимыми, – быстро ответил Панин, заранее готовый к такому обороту дела.
– Но кому в таком случае они будут принадлежать? – допытывался принц, не признававший обходных маневров записных дипломатов.
– Это для императрицы все равно, лишь бы не туркам, – равнодушно ответил Панин.
– Но если Австрия их потребует себе? – настаивал принц Генрих.
– Почему же нет, – продолжал вести свою линию Панин, – если Австрия станет поступать прямо и захочет быть другом с нами и с вами?