Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
У всех, однако, в памяти остался замечательный маскарад, данный для принца в Царском Селе. «…Как скоро смерклось, – восстанавливает картины празднества историк, – императрица, великий князь, принц Генрих и разные придворные особы, числом 16, сели в огромные сани, запряженные шестнадцатью лошадьми, и поехали из Петербурга в Царское Село; сани сии были обставлены двойными зеркалами, отражавшими бесчисленные предметы внутри и снаружи; за ними следовало более 2000 других саней; сидящие в них все были маскированы и в домино. В семи верстах от Петербурга они проехали сквозь огромные Триумфальные ворота, великолепно освещенные. Потом через всякие семь верст находилась пирамида, искусно иллюминованная, и против нее гостиница; в каждой из них помещены были люди различных наций, которых можно было узнать по их одеянию, пляскам и музыке. На Пулковской горе был представлен Везувий, извергавший пламя. Сие искусственное извержение продолжалось во время ночи, пока гора была в виду поезда. От Пулковской горы до Царского Села были навешаны между деревьями фонари в виде гирлянд. Внутренность Царскосельского дворца была великолепно освещена. После танцев, по сделанному выстрелу из пушки, бал прекратился, огни были погашены, все встали у окон и увидели великолепный фейерверк. Пушечным выстрелом дан снова сигнал – зажечь опять свечи; за сим последовал великолепный ужин; по выходе из-за стола танцы продолжались до утра».
Принц Генрих прибыл в Петербург по приглашению Екатерины после того, как она узнала о встрече императора Иосифа и Фридриха II в Ништадте. Как умная и проницательная правительница, она поняла, что ее «верный» союзник что-то задумал против нее и вот теперь стремится к союзу с Австрией, своим давним неприятелем, у которой совсем недавно отторг лучшие ее земли. Конечно, она могла написать Фридриху, как это не раз уже бывало, и разузнать о его намерениях и планах на будущее. Но это было бы чересчур упрощенно. Все можно было обставить элегантно и одновременно просто. Так и возникло это приглашение принцу Генриху побывать в Петербурге и познакомиться с Россией и русским обществом.
За месяцы беспокойного веселья Екатерина не раз заводила с Генрихом разговор и каждый раз оставалась недовольной этим по-солдафонски прямолинейным, порой до резкости грубым принцем, который чуть ли не угрожал всеевропейской войной, если Россия не пойдет на мировую с турками.
Однажды во время очередного празднества в честь принца она отвела его в сторону и сказала:
– Ваше высочество! Мне все время приходят мысли, что мы ошиблись, задержавшись на этой стороне Дуная… – Екатерина явно провоцировала простодушного в своей откровенности принца. – Следовало бы уже в этом году перейти этот Рубикон…
– Ваше величество, это было бы ошибкой. На это никогда не согласится Австрия. Да и Франция будет протестовать. И если вы перейдете Рубикон, то может возгореться всеобщая война.
– Так мы должны заключить мир! – Екатерина рассмеялась. – Я хочу мира, но султан – человек дикий, и французские подущения не позволят ему быть благоразумным.
– Король, мой брат, образумит его, если ваше величество вверите ему свои интересы, – напыщенно произнес принц.
– Прежде января дело не уяснится… – Встретив вопросительный взгляд принца, Екатерина продолжала: – Наш генерал-фельдмаршал Петр Александрович Румянцев отправил верховному визирю послание, в котором ясно и точно излагает наши планы прекратить народные бедствия и пролитие невинной крови, если Порта изъявит добрую волю к миру. А для этого нужно благопристойное освобождение нашего министра господина Обрезкова. Только после этого мы можем вступить в переговоры для скорейшего пресечения военных бедствий. Уполномоченных комиссаров с достаточными наставлениями можем направить в город Измаил, яко открытое и удобное место для обеих сторон.
Принц Генрих прекрасно понимал, что Екатерина отказывает в посредничестве прусскому королю и желает сама вести мирные переговоры. Это нарушало планы короля, мечтавшего мирным путем приобрести новые земли.
– Двойные переговоры – и через Румянцева, и через прусского короля – не принесут успеха, – сказал он раздраженно.
– Посмотрим… Если верховный визирь согласится с нашими предварительными условиями, то мы будем готовы начать мирные переговоры.
– Вряд ли он имеет на то полномочия. Ваше послание он направит султану, а тот тоже не скоро решится на что-либо определенное.
– Ну что ж, будем готовиться к третьей кампании…
Екатерина легким кивком дала понять, что разговор пока окончен, и пошла сквозь расступившуюся перед ней толпу придворных. А из головы не выходили замаскированные угрозы принца Генриха. «Вот все поражаются простоте, которая воцарилась при моем дворе, и прямоте моего характера и моих отношений… А этикет суров, никто не волен нарушить его… Во дворцах, где есть престолы, существуют свои неписаные правила, и попробуй не склонись передо мной… – Екатерина испытывала чувство горделивости и недовольства собой одновременно.
– Престолы и восседающие на них особы представляют прекрасное зрелище, но лишь издали… Не в ущерб моим многоуважаемым собратьям, я полагаю, что мы, сколько нас ни есть, все должны быть пренесносными особами в обществе… Я знаю это по опыту: когда я вот вхожу в комнату или вот сейчас двигаюсь по залу, я произвожу впечатление Медузиной головы – все сразу столбенеют и прирастают к тому месту, на котором находятся. Вот говорят, что я другая, но ежедневный опыт убеждает меня, что я такая же, как и другие, и не найдется более десяти или двенадцати лиц, которые не стесняются моим присутствием… Ну, конечно, принц Генрих не входит в это число… Он, видимо, хорош на коне, когда приказывает своим полкам действовать на поле брани… Говорят, что он действительно обладает недюжинными военными способностями и именно ему принадлежит честь спасения короля после поражения под Кунерсдорфом, когда тот растерялся настолько, что думал о самоубийстве как достойном выходе из создавшегося критического положения… А вот наружность его так холодна, что на крещенские морозы похожа. Но что умен, то уж очень умен, сказывают, что как приглядится, то будет обходителен и ласков. Да где уж, сколько времени прошло, а он такой же, как и при первом свидании, легок на руке, как свинцовая птица…»
Екатерина подавила улыбку при воспоминании о шутках и остротах, которыми делились придворные остряки, потешаясь над непривлекательной наружностью принца, особенно над его необыкновенно густыми вьющимися волосами, зачесанными в огромный тупей. Сравнивали его с Самсоном и подтрунивали над будущей Далилой.
Екатерина хорошо знала, что принц Генрих все эти дни переписывался с братом, получал от него инструкции. Знала и о том, что он не во всем соглашался со своим коронованным братом, что порождало взаимные недовольства. Ну что ж, пускай поспорят, пускай думают, что российская императрица пойдет у них на поводу. Нет, никто ей не позволит предавать интересы России – ни Панин, ни Орловы, ни Румянцевы. Стоит ей перестать отстаивать русские интересы, как и ее скинут с престола так же безжалостно, как и Петра III.
Но мрачные раздумья императрицы тут же словно отлетели, как только она вошла в небольшой, уютный зал, где стоял карточный стол, около которого весело суетилась старейшая гофмейстерина ее двора графиня Мария Андреевна Румянцева, а по углам толпились ближайшие ее помощники и сотрудники: граф Кирилл Разумовский, граф Александр Сергеевич Строганов, граф Головин, князь Голицын, шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, фрейлины, камер-юнкеры… Любой из них, кого она назовет, с радостью сядет с ней за этот карточный стол. И она старалась не обижать никого, называя гоф-мейстерине Румянцевой «сегодняшние» имена, графиня передавала «приказание» гофмаршалу, который и приглашал очередных партнеров. Так было и на сей раз. Непринужденно и весело было за столом, где строго воспрещалось говорить о делах и где все были как бы равны между собой.
Очевидцы рассказывали об одном забавном случае, который однажды произошел за карточным столом: «…у нея часто был партнером пренеприятный и задорный игрок Чертков. Раз, играя с нею и проигрывая, он с досады бросил карты на стол. Она ни слова не сказала ему и, когда кончился вечер, встала, поклонилась и молча ушла в покои. Чертков просто остолбенел от своего поступка. На другой день, когда гофмаршал вызывал лиц, которые были назначены к ее столу, Чертков стоял в углу ни жив ни мертв. Когда гофмаршал произнес его имя, он просто ушам не верил, и когда нерешительно подошел, то государыня встала, взяла Черткова за руку и прошла с ним по комнате, не говоря ни слова. Возвратясь же к столу, сказала ему: «Не стыдно ли вам думать, что я могла быть на вас сердита? Разве вы забыли, что между друзьями ссоры не должны оставлять по себе никаких неприятных следов?»