Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
Большие деньги были затрачены на содержание пленных.
Граф Петр Иванович Панин, казалось бы, сделал все, что от него зависело. Но в Петербурге были недовольны его действиями, хотя это недовольство скрывали за высокопарными похвалами, расточаемыми в его честь как победителя Бендер.
И Панин тоже был недоволен. Ему казалось, что его труды были недостаточно вознаграждены, что он вполне достоин фельдмаршальского жезла. Он еще по инерции занимался делами второй армии, но уже начал хандрить, поругивать Екатерину II, выражая тем самым явное недовольство своим положением.
Наконец, сказавшись больным, он попросил увольнения из армии.
Глава 3
Единственный
Невозможно представить себе земного уголка прекраснее, чем Царское Село в теплую и ясную погоду. Екатерина II после утренних обычных занятий выходила в сад и подолгу гуляла в сопровождении любимых собачек по ухоженным дорожкам сада, любовалась пышной растительностью, мраморными скульптурами греческих и римских героев и богов.
Последние дни сентября 1770 года она проводила в Царском Селе. Под ногами шелестели опадавшие листья, хмурилось небо. Но тучи убегали к морю, и с неба снова лились теплые лучи.
Екатерина шла к озеру. «Да, видно, правду говорят англичане, что Царскосельский сад становится единственным в мире. А уж они-то побывали повсюду, могут сравнить. И то: сколько трудов я положила, чтобы приезжавшие сюда справедливо восхищались и гордились трудами рук человеческих, – думала она, подходя к озеру. – Вот Мраморный мост уже начали возводить… Где-нибудь в центре озера нужно воздвигнуть Чесменскую колонну, дабы помнили наши потомки о славной битве на Средиземном море. И кагульскому герою нужно оставить память здесь…»
И мысли самодержицы российской потекли по привычному для нее руслу. Этот год был не только годом славных побед русского оружия на суше и на море, но и годом всевозможных дипломатических осложнений. Особенно беспокоили Екатерину встречи австрийского императора Иосифа и прусского короля Фридриха II. Коварство старого воина и дипломата она хорошо успела узнать, а пылкое честолюбие молодого императора, мечтающего прославиться в веках, тоже вполне понятно… Так что она приложила все усилия, чтобы получить информацию об этой встрече.
«Я желаю мира от всего сердца, – думала она, – желаю не потому, что не вижу способов продолжения войны, а потому, что кровопролитие несообразно с моими чувствованиями. Если же Мустафа не оставит своей кичливости, то надеюсь, что в будущем лете мы уверим его, что лучше уступить обстоятельствам для спасения государства, нежели упрямством доводить его до крайности. Забавно, что турки уверяют, будто мы не можем долго вести войну. Если бы страсть не обладала этими людьми, то как могли они забыть, что Петр Великий вел войну в продолжение тридцати лет то с этими же турками, то со шведами, то с поляками, то с персами, а империя не была доведена до крайности. Напротив, Россия из каждой войны выходила более крепкой, чем была прежде. Каждая из этих войн порождала какой-нибудь источник, который давал новый толчок торговле и оборотам… Войны возбуждали промышленность. Если так называемые государи христианские, держащие сторону мусульман, завидуют успехам этой войны, то должны винить самих себя: кто велел им возбуждать турок против меня, не предвидя последствий? А в России все идет своим порядком. Есть области, где почти не знают, что у нас два года война. Нигде нет ни в чем недостатка, поют благодарственные молебны, танцуют и веселятся… А вот венский двор засуетился, все больше доброжелательности оказывает туркам, а на нас смотрит завистливым оком, опасаясь, как бы мы не удержали за собою Молдавию и Валахию, не сделались бы чрез то ближайшим их соседом… А если будем соседями, то в обиду единоверцев наших не дадим никому. Да, у венцев есть причины больше опасаться нашего соседства и инфлуэнции в европейских делах, нежели турецкой…»
Екатерина задумчиво смотрела на пруд, на деревья, ветки которых низко спускались к воде, а мысли ее были далеко-далеко – в Берлине, Вене, Константинополе, Стокгольме, Париже… Поразительна была ее способность вбирать в себя всю информацию и делать из нее самостоятельные выводы… Переговоры Фридриха II и Иосифа II особенно беспокоили Екатерину. Фридрих уже не раз писал ей, что Шуазель попытается извлечь как можно больше выгоды из брачного союза дофина Франции с дочерью эрцгерцогини Марии-Терезии. А это означает, что он будет всячески подталкивать Австрию к войне с Россией из-за того, что русскими заняты Молдавия и Валахия. Она тогда написала Фридриху, что не стремится к завоеванию новых земель. Но первым условием переговоров с Турцией должно стать непременно освобождение ее министра Обрезкова из Семибашенного замка и возвращение его на родину. До этого никаких переговоров она не намерена вести. Кроме того, она обязана защитить греков, выступивших в борьбе с турками на ее стороне, а потому их безопасность должна быть гарантирована.
Летом произошли такие громкие события, что сейчас, думалось ей, турки и европейские державы, опекающие их, станут сговорчивее. После Кагула и Чесмы ее надежды на скорый мир были вполне реальными и обоснованными. Одновременно с этим она хорошо знала своих «друзей» – прусского короля Фридриха II и австрийскую эрцгерцогиню Марию-Терезию, которая сделала своим соправителем сына Иосифа II. Когда Пруссия и Австрия воевали между собой во время Семилетней войны, а потом все время враждовали из-за земельных противоречий, ослабляя друг друга, Россия в это время усиливала свое влияние на европейские дела. Но сейчас, если Австрия, Пруссия и Франция объединят свои усилия и начнут помогать Турции, то могут возникнуть всяческие для России осложнения и утраты. Так что мысли Екатерины постоянно вращались вокруг встречи двух коронованных особ в Ништадте Моравском.
«Как могла Мария-Терезия согласиться на встречу сына со своим заклятым врагом, столько отнявшим у нее и столько пролившим австрийской крови? – недоумевала Екатерина. – Да что уже с нее взять… Вот тебе религиозная и совестливая старушка, уверявшая, что она никогда не вступит в союз со своим противником и не будет воевать с Россией, никогда не обидит католическую Польшу. А похоже, что именно Польшу-то и договорились обидеть. Давно зарились Пруссия и Австрия на польские земли, а сейчас как же не воспользоваться смутами там…»
Екатерина кое-что знала о разговорах, которые вели Фридрих и Кауниц во время встречи в Ништадте. Иосиф, естественно, тоже присутствовал, но все дела вершил опытный и хитрый министр. «Торопятся, спешат договориться, как помешать мне заключить выгодный мир, – думала Екатерина. – Видно, Турция попросила Пруссию и Австрию о посредничестве…»
Екатерина оторвала взгляд от озерной глади и обернулась на шорох листьев. К ней подходит Никита Иванович Панин.
– A-а, вот вы где, ваше величество… Я осмелился побеспокоить вас по чрезвычайному делу: прибыл курьер из Потсдама с письмом от короля.
– Легок на помине, а я только что думала о нем. Не дает мне покоя встреча в Ништадте.
– Через несколько дней в Петербурге будет принц Генрих. Он уже на пути к нам, – почтительно напомнил Панин о приглашении брата прусского короля, которое сделала Екатерина после встречи короля и императора в Ништадте.
– Наш добрый и верный союзник считает в настоящую минуту, что мир необходим для избежания всеобщей войны, которую Франция старается воспламенить в Европе. Придется на Государственном совете обсудить письмо прусского короля и ответить ему. Мы тоже хотим мира, но начинать переговоры о мире не будем, пока наш посол Обрезков томится в Семибашенном замке. Его должны отпустить и тут же представить ему возможность покинуть Турцию и вернуться в Россию.