Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
– А вы что решили?
– Мы отказались от посредничества и согласились на добрые услуги верного союзника.
– Ишь как торопятся с заключением мира! Ты, всемилостивейшая, не соглашайся на худой мир… Как мы их летом-то поколотили, можно многое извлечь из этих побед. А прусский король, понятное дело, торопится с заключением мира, потому что не хочет платить 480 тысяч рейхсталеров по заключенному трактату в случае нашей войны с турками.
– А если с Австрией будем воевать, то он должен помогать России войсками. Таков уговор. И хорошо, что есть такое условие, а то Австрия уже готовит магазины на венгерской границе. Ей не понравилось, что мы выгнали из Валахии и Молдавии турок и предоставили свободу и независимость христианским народам.
– Нет, пожалуй, она не против нас нацелилась, а против Польши. Вот увидишь, откусит кусок от Польши. Кто-то мне из дипломатов говорил, что в Ништадте договорились об этом. Фридрих округлит свои владения на севере, а Австрия – на юге. Но я не поверил, а тут, пожалуй, так оно и будет.
Они вошли во дворец. И сразу попали в комнаты, принадлежащие императрице. Их встретили придворные, и все пошло по расписанному ритуалу. Поклоны, любезности, улыбки…
Кабинет, где вскоре оказалась Екатерина, был скромно обставлен всем необходимым для работы. Массивный стол, письменный прибор, бумага, ровной стопкой лежавшая на привычном месте, покойное кресло. Как хорошо
Екатерина Алексеевна хотела мира. Победы русского оружия на суше и на море внушали ей серьезные надежды на скорое заключение мира. Турки тоже хотели мира и обратились к посредничеству Австрии. И молодой честолюбивый император Иосиф II решил воспользоваться этим обстоятельством для удовлетворения собственных выгод.
По документам нетрудно проследить влияние Австрии и Пруссии на ход европейской политики. О встрече с прусским королем в Ништадте князь Кауниц доносил эрцгерцогине Марии-Терезии: «В прусском короле я не нашел ни всего хорошего, ни всего дурного, что о нем мне наговорили. Фридрих начал разговор со мною с того, что сильно желает скорейшего заключения мира между Россиею и Портою; он хотел меня уверить, что это гораздо нужнее для нас, чем для него, ибо при несомненных успехах своего оружия русские перейдут Дунай, чего мы позволить не можем и, таким образом, будем вовлечены в прямую войну с русскими…» Россия воевала, а Пруссия и Австрия продолжали за ее спиной интриговать, стараясь как можно больше урвать в результате ослабления двух воюющих держав. Во всяком случае, так думалось и Фридриху, и австрийцам.
Фридрих, чувствуя свою силу, отчетливо понимал, что австрийцы без него ничего не могут достигнуть в Европе. Но и он действительно не хотел войны, свято помня слова своего отца: «Я первый ставлю ногу в Берг, сын мой приобретет другие места, а сын моего сына – Дюссельдорф и так далее». Это был уже не тот Фридрих, который метался с западной границы своего государства на восточную, чтобы помериться силами со своими противниками, нет, это был уже осторожный, хитрый, дальновидный политик, считавший, что мирными средствами можно больше достичь, чем военными. Он платил полумиллионную субсидию по договору с Россией, но лишь бы не воевать… Кауниц во время переговоров просил Фридриха повлиять на русскую императрицу, что вполне естественно для доброго союзника. Но, верный своей политике хитрить и набивать себе цену, Фридрих отвечал: «Вы не знаете русской императрицы, она очень горда, очень честолюбива, очень тщеславна, и поэтому ладить с нею трудно; так как она женщина, то с нею нельзя говорить, как мы говорим с министром; с нею надобно поступать осторожно, чтоб не раздражить ее…» Во время переговоров хитрый король догадался, что Австрия и Франция не решатся вмешиваться в русско-турецкие отношения из-за своей военной неготовности, даже переходу Румянцева за Дунай они не могут воспрепятствовать. Так что союз Франции и Австрии, по виду такой многообещающий, на самом деле никого не должен обмануть, в особенности короля и русскую императрицу.
А пока Фридрих и австрийские представители Марии-Терезии, Иосиф и Кауниц, пришли к заключению «Политического катехизиса»*, в котором, в частности, говорилось: «Ни один из двух дворов во всем том, что не будет прямо противно его интересам, не воспротивится выгоде другого, если дело не будет чрезвычайной важности. Если же дело будет идти о приобретениях значительных или очень важных, то об этом дружески предупредят друг друга и заблаговременно условятся о взаимной и пропорциональной выгоде, на которую один из двух дворов не только согласится, но и в получении которой будет добросовестно содействовать другому, если нужда того потребует».
Вскоре выяснилось, что Австрия воспользовалась своими правами, которые следовали из этой статьи «Политического катехизиса», еще до встречи в Ништадте, заняв польские области Ципс, Новитарг, Чорстын и богатые соляными копями Велички и Бохни под тем предлогом, что эти земли до 1412 года принадлежали Венгрии, а в это время были заложены Польше.
С.М. Соловьев, анализируя политическую обстановку в Европе, писал: «Когда катехизис был принят Фридрихом, то венский двор и объявил, что удерживает за собою занятые земли, как прежде принадлежавшие Венгрии. Понятно, что если Австрия первая воспользовалась катехизисом, то надобно было ждать, что воспользуется им и Фридрих. По возвращении из Ништадта Иосиф и Кауниц один сильнее другого внушали Марии-Терезии, что с содействием прусского короля все пойдет хорошо, а без него нельзя ничего предпринимать, и Кауниц прямо представлял, что Фридриха за войну против России надобно вознаградить Курляндиею и Семигалиею. «Конечно, – писал Кауниц, – королю гораздо было бы приятнее получить польскую Пруссию и епископство Вармийское, но такие приобретения были бы очень значительны, и Австрия не могла бы никак согласиться на них без соответственного увеличения своих владений; это увеличение должно произойти вследствие присоединения земель от Польши и от Турции по соглашению с обеими державами». «План раздела, – отвечала Мария-Терезия, – широко задуман, но он выше моих понятий». Иосифа не останавливали эти замечания матери; после свидания с Фридрихом политика захвата взяла верх в Вене, здесь уже не боялись более русских успехов в войне с турками. По мнению Иосифа, Тугут должен был уговаривать Порту, чтоб она не заключала слишком невыгодный для себя мир с Россиею, должен был уверить ее, что сохранение Турции и ее благосостояния Австрия принимает горячо к сердцу и окажет ей сильную помощь по требованию обстоятельств и в надлежащее время. «Образ наших действий определен, – писал Иосиф брату Леопольду, – он состоит в том, чтоб представлять королю прусскому все опасности от усиления России и предложить ему действовать вместе всеми средствами для воспрепятствования этому; если он не предложит ничего, то мы будем препятствовать скорому и постыдному миру, какой может заключить Порта. Другая кампания
Таково было положение в мире накануне приезда принца Генриха в Петербург, которого так ждала Екатерина и так опасалась. Она многое слышала и знала о союзе Австрии и Пруссии, Франции и Польши, Франции и Австрии. А тут еще рушились привычные отношения с Данией, другими европейскими государствами. «Все непрочно в этом мире, привыкаешь к одному, понадеешься на друзей, а не заметишь, как потеряешь, – думала Екатерина после прогулки по Царскосельскому парку. – Послушаешь графа Орлова, хочется последовать за ним, послушаешь графа Панина, получается чуть ли не противоположное… Вот два близких человека мне, а как они противоположны по своим действиям, характерам, склонностям… Не любят друг друга, постоянно предсказывают различные мнения… Вода и огонь не столько представляют различия, сколько эти люди. Сколько уж лет эти два советника напевают мне с двух сторон, каждый свое, а дела, однако, идут и идут. Зато мне приходится часто поступать как Александру с гордиевым узлом, только тогда стороны приходят к соглашению. Смелость ума одного и умеренная осторожность другого, а мне приходится выступать курц-галопом между ними. А как теперь быть? Ведь и принцу Генриху каждый из моих советников будет дуть в уши свое… Ну ничего, видно, он не будет торопиться с возвращением к брату, поживет здесь. Закрутим его в хороводе балов, торжественных ужинов и званых вечеров… Справимся. Каждая страна способна доставлять людей, необходимых для дела, и так как все на этом свете есть дело человеческое, то люди, стало быть, могут и с этим управиться. Вот Орлов и Панин… Каждый по-своему воспользуется приездом принца Генриха. Вот и крутись между этими столь противоположными людьми… А ведь пока действительно кручусь… Никого не обидела, всех наградила, все у меня при деле, по мере сил стараются, одни в одном больше понимают, другие в другом. А одной-то разве справиться с такими хитрецами, как Шуазель, заклятый враг нашего государства и моей особы, как Фридрих, Кауниц, Мария-Терезия… Да сколько их, ведь все завидуют нашим богатствам и зарятся увеличить свои за чужой счет… Вот смысл европейской политики. И англичане такие же, только еще более хитрые и ловкие. А что, если придется начинать и третью кампанию в будущем году? Румянцев спрашивает о наших намерениях, а что мы можем сейчас сказать, когда столько еще неясного… Но пусть неясности преодолевают царствующие особы, а военные должны точно знать наши повеления и виды на будущее. Так что графу Румянцеву следует отписать, что раз он имеет в своих руках крепости Килию и Измаил, обе на Дунае, то, кажется, самое время готовить свои корпуса к переправе через Дунай к Варне или из Дуная морем для нанесения удара в самое сердце Оттоманской империи. Посеять чрез то страх и трепет, дабы ускорить восстановление мира, а то лишь разговоры идут о нем. Нанесешь чувствительные удары, скорее соображают… И пусть Румянцев сам начинает сношения с верховным визирем, предлагая ему вступить в мирные переговоры, нам нечего ждать посредников. К тому же нужно предупредить его о флотилии Сенявина, коему предписать надлежит в согласие вступить с ним… И удастся ли графу Петру Панину в переговорах с крымскими татарами достать Керчь и Тамань, дабы облегчить проход Сенявину…»
Подошел вечер, а с ним уже совсем иные заботы – смех, веселье, карты.
Глава 4
Торжественная встреча
Четкими колоннами во главе с фельдмаршалом (этим званием он недавно был отмечен) Румянцевым 18 ноября 1770 года приближались к Яссам пехотные полки – 1-й и 3-й Гренадерские, Новогородский, Куринский, гренадерский батальон Белавина. Навстречу русскому фельдмаршалу выехал молдавский гарнизон под командой ратмана Василия Разула. До лагеря, разбитого в двух верстах от города, Румянцева и его войска сопровождала национальная музыка молдаван, веселые, радостные улыбки, крики в честь освободителей.
В русском лагере встретили духовенство в торжественных одеждах, члены дивана, знатные бояре, дворяне, купцы, ремесленники. Румянцев сошел с коня, по обычаю христианскому приложился к кресту и Евангелию, принял благословение от ясского митрополита Гавриила Коломаки, который, как свидетельствует очевидец, «устами общества поздравлял его со всеми знаменитыми победами над неприятелем турком, радуясь, что его мужественным предводительством свершилось благополучие». Бояре дивана также возблагодарили его сиятельство.
По окончании взаимных приветствий Румянцев пригласил духовенство и светских чинов в свою палатку. Здесь они, «приняв пристойное себе угощение», стали прощаться, пригласив завтра его в свой город.
Гости ушли, а в палатке главнокомандующего долго еще горели свечи. Дежурные генералы выслушивали приказания на следующий день, под диктовку Петра Александровича писаря писали рапорты и ордера. И, сломленный усталостью и переживаниями трудного дня, Румянцев наконец лег на походную кровать. Но сон к сорокапятилетнему фельдмаршалу не шел, отгоняемый тяжкими раздумьями. Все напоминают ему его победы при Кагуле и Ларге. Действительно, русская армия тут победила превосходящего по силам неприятеля… Честь и слава русскому оружию! Но сколько несуразностей творится в русской армии, сколько непорядка и столкновений происходит из-за неудовлетворенного тщеславия, из-за нераспорядительности частных начальников, а порой и просто из-за глупости, чванства, самодовольства и других человеческих пороков, лени в том числе! И много еще придется потрудиться, чтобы избавиться от них. Вот его родственник граф Брюс… Стоило ему указать на его нелепые распоряжения во время простейших операций, как он тут же подал прошение об отпуске из армии по болезни. А ведь он все разъяснил в своем ордере генералу Брюсу, нужно было лишь следовать его указаниям, но нет… Противник ушел без боя, а можно было б его окружить и разбить, и тогда сейчас были бы и Бухарест и Браилов свободными от турок… «При Фальче долго его держали какие-то непреодолимые препятствия, да и в самом начале движения его корпуса были какие-то необъяснимые перемены, которые отдаляли его от мер и предположений моих, на которые я направил вверенный ему корпус. Оставалось только сожалеть, что мои распоряжения не производят своих действий. Только слух разнесся, что турки намерены переправиться через Дунай против Браилова, как он тут же отступил, даже не видя неприятеля… И это после Кагула и Ларги! Ведь до него маленькая команда капитана Богданова все сии места держала под контролем вплоть до Никарешти, а у Брюса, по его словам, оказалось недостаточно людей, хотя он имел такой прибавок в легких войсках… Я, конечно, знаю, какое число людей может исполнить то или иное задание, следственно, всякое мое повеление соразмерно тем словам, которые надобны, я все учел, и мои подчиненные должны точно исполнять, что им повелевается… Если б он своевременно занял Фокшаны, то сейчас мы не стояли бы около Браилова. Да и сменивший его Глебов столько сделал ошибок… Не успел принять команду, как тут же высказал опасения, что корпус его может быть атакован неприятелем со стороны Бухареста. Может! Но что из этого следует? Только прояви воинскую предусмотрительность, не более того. Ссылался на осеннее время, на дожди. Ведь и вся армия переносит ту же погоду. А в его корпусе половина людей совсем не несла трудов нынешней кампании.