Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

де Нерсиа Андре Робер

Подозрения подтвердились: старший наставник был интимным другом директора, Карвель же принадлежал им обоим. На наше поведение закрывали глаза, чтобы мы могли спать вместе. Карвель был старше, его уже развратили, он учил меня всяким шалостям, которые доставляли нам обоим удовольствие… Но я вижу, любезные дамы, что моя наивность только вредит мне в ваших глазах. Вы смеетесь над несчастным? (Мы действительно улыбались.)

— Нет, мой милый дружок, — ответила Сильвина, — вы нас заинтересовали, позабавили, вы очаровательны! Продолжайте, прошу вас.

И Монроз начал рассказывать дальше.

— Постепенно и незаметно Карвель попытался научить меня совсем иным вещам… Наконец однажды ночью он вполне красноречиво стал расхваливать преимущества некоторых удовольствий… Однако даже

воображаемая картина таких игр была мне отвратительна… Напрасно пытался он подкрепить теорию практикой, я ужасно разозлился; Карвель отступился, нежно умолял простить его, и я не держал зла, но мы условились никогда больше не заговаривать ни о чем подобном. Оправдываясь, этот юноша заверил меня, что его развратили наставники, а раз так, то я могу позволить ему делать с собой то же самое.

Не стану вдаваться в ненужные детали. Знайте же, что Карвель действовал по наущению старших. Он был им предан, ему приказали развратить меня, чтобы использовать потом как игрушку в своих низких удовольствиях. Ласки, просьбы, угрозы, насилие — он перепробовал все, чтобы добиться своей цели. Очень скоро жестокая ревность между директором и старшим наставником (каждый воображал, что я предпочитаю соперника) сделала мою жизнь совершенно невыносимой. Я разорвал отношения с презренным Карвелем… (Восхищенная Сильвина воскликнула: «Как он хорош!»)

Два дня назад директор вызвал меня к себе в комнату под предлогом примирения, обнял меня и попросил забыть прошлые обиды. Я согласился. Он стал ласкать меня, угощал фруктами, вареньем, поил мускатом, и я доверчиво разделял с ним трапезу. Больше часа мы спокойно и мило беседовали… Но внезапно этот отвратительный человек сбросил лицемерную личину и, используя всю силу своего огромного тела, попытался добиться от меня гадких милостей…

Я лежал на кровати, лицом вниз, и едва мог дышать; чудовище, прижав мои ноги своими, разорвало застежку моих панталон и обнажило… Но в этот самый момент разъяренный старший наставник, наверняка подслушивавший под дверью, взломал дверь и не без труда вырвал меня из рук висельника, который так распалился, что не в состоянии был расстаться с добычей. Пока эти животные пинали друг друга что было сил, я убежал. Мгновение спустя весь дом был на ногах. Всеобщая суматоха предоставила мне счастливую возможность скрыться — все двери были нараспашку.

Я немедленно покинул город с несколькими су в кармане, которые потратил в первом же трактире. Потом я долго шел, нигде не останавливаясь, и встретил на дороге солдат; мы познакомились, они предложили мне поступить на службу. Нищета не позволила мне отказаться. Мы выпили за здоровье короля, а вечером я должен был подписать контракт.

Глава IV

Добрый порыв Сильвины

Да, с нашей стороны было неблагородно смеяться над такой грустной историей, но директор и старший наставник, одержимые любовью к нашему Ганимеду [20] , показались нам столь комичными, что мы, не удержавшись, расхохотались. Бедный молодой человек, растерявшийся, со слезами на глазах, молчал, не смея взглянуть на нас, и мы почувствовали всю неуместность нашего поведения. Я собралась исправить положение, но Сильвина оказалась проворнее:

20

Ганимед — царский сын, прекраснейший из смертных; Зевс, влюбившись в юношу, похитил его и унес на Олимп.

— Любезный Монроз, — сказала она, ласково прикасаясь к его плечу, — простите нам это мгновение безумия, оно никак не связано с вашими невеселыми приключениями, способными тронуть любую чувствительную душу. Но ваши наставники так смешны и нелепы, а ваши злоключения наводят на столь странные мысли, что вы должны понять нас и извинить, ведь вы вызываете у нас только нежность. Мы так многим обязаны вам, что наши добрые чувства вызваны не только вашей красотой и юностью, будьте уверены в нашей искренности. Вы рисковали ради нас жизнью, проявляя чудеса

храбрости, и не можете отказать нам в желании уплатить долг, сделав для вас хоть что-то хорошее. Ничто не мешает вам отправиться с нами в Париж. Там мы постараемся избавить вас от несчастий, преследовавших вас до сего дня. Злая судьба должна отступиться, лицо, подобное вашему, обещает человеку счастье, особенно если у него к тому же добрая душа. Вы знаете, что благородны по крови, я уверена, что однажды, когда вы познакомитесь с родителями, судьба осыплет вас милостями. В ожидании, когда раскроются ваши тайны, вы станете жить с нами и разделите наше благополучие. Мы не сумеем отблагодарить вас, сколько бы ни старались.

Монроз омыл слезами руку Сильвины, покрывая ее поцелуями и рассыпаясь в благодарностях. Все были очень взволнованны… Этот прекрасный ребенок с чудесной душой так занимал наши умы, что мы не заметили, как оказались в месте, где собирались заночевать.

Глава V

О том, как наш англичанин проявил себя столь же любезным, сколь он был мужественным

Наш храбрый англичанин, шевалье Сидни (один из его людей назвал нам это имя), казалось, придавал очень мало значения оказанной нам услуге и не покидал своей кареты, как будто хотел избежать изъявления благодарностей. Однако он поспешил подать нам руку, помогая выйти из кареты, и попросил разрешения поужинать с нами.

Этот великодушный человек учтивостью не был похож на какого-нибудь галантного француза, хотя после столь романтического приключения имел полное право на благодарность очень хорошеньких женщин, тем более лестным показалось нам его желание устроить все как можно лучше. Не было произнесено ни единого слова о случившемся происшествии на дороге. Если одна из нас заговаривала об этом, он, любезно улыбаясь, просил не вспоминать о столь неприятном деле. «Искусство счастья, — заявлял он, — заключается в умении как можно быстрее прогонять из памяти события, заставившие нас страдать, и бережно хранить воспоминания о милых сердцу вещах».

Английский аристократ, производивший в первый момент впечатление человека холодного и серьезного, вскоре без малейших церемоний продемонстрировал нам выдающееся красноречие, легкую и интересную манеру вести беседу. У него, как у истинного философа, были умеренные, утешающие душу принципы; глаза, вначале излучавшие только величественную горделивость, становились нежными, стоило ему начать говорить; очаровательная улыбка внушала доверие. Одним словом — чем больше вы наблюдали за этим человеком, тем сильнее удивлялись совершенной гармонии черт. Ему было около сорока, но природа наделила его свежестью и живостью молодости. Голос, глубокий мужской баритон, звучал очень мягко, фигура, гибкая и изящная, была лишена той манерности, в которой мы обычно упрекаем его соотечественников. Итак, вы уже поняли: мы готовы были без конца смотреть на шевалье Сидни, слушать его и восхищаться им.

Особенно добр он был с милым Монрозом! «Друг мой, — говорил он юноше, дружески похлопывая по плечу, — счастлив воин, могущий к концу своей службы похвалиться качествами, которые он выказал в самом начале взрослой жизни! Будь последователен и настойчив в достижении цели, и ты станешь образцом для всех храбрых и великодушных кавалеров». Застенчивый Монроз в ответ рассыпался в благодарностях.

Этот англичанин, так разительно отличавшийся от мужчин, к которым мы привыкли, возможно, понравился бы нам гораздо меньше, несмотря на все свои достоинства, если бы мы не были обязаны ему. Особенно впечатлена была Сильвина, говорившая с милордом Сидни уважительно и церемонно. Я не знала, почему меня так сильно влекло к английскому джентльмену, а он сам, хотя и оказывал всем равное внимание, казалось, по-настоящему интересовался лишь мною. Его взгляд все время возвращался к моему лицу, и я не понимала, почему его глаза так грустны. Монроз же вел себя совершенно иначе. Бедный малыш смотрел на меня только исподтишка и всегда ужасно краснел. Когда мы встречались взглядами, он отворачивался, а если удовольствие смотреть на меня заставляло его забывать о приличиях, озорник сиял от счастья, и мне хотелось кинуться ему на шею.