Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

де Нерсиа Андре Робер

Я уже довольно долго сидел у окна, как вдруг увидел остановившийся возле нашей двери фиакр. Приглядевшись, я убедился, что сей экипаж ничем мне не грозит: как потом оказалось, он даже принес мне удачу. С тех пор, дорогой маркиз, как фиакр номер семьдесят один стал причиною моих несчастий, я стал запоминать номера экипажей. И этот номер я тоже запомнил: он состоял из единиц и буквы В. Возможно, если бы я задумался над подобным сочетанием номерных знаков, я даже сумел бы предугадать, какое приключение оно мне сулит. Нашим академикам следовало бы повнимательней отнестись к изучению судьбоносных свойств номеров фиакров. Солидный трактат по этому вопросу был бы полезен не меньше, чем предсказания Нострадамуса. Во всяком случае, тема сия явно нуждается в обсуждении.

Ехавший

на запятках лакей осведомился у швейцара, дома ли мой отец, и, получив положительный ответ, помог сойти даме, с ног до головы одетой в черное. Судя по одежде, это была просительница. Я был любопытен, а посему захотел узнать, кто эта женщина, о чем она просит, а главное, хороша ли она собой. Несмотря на печаль, сердце мое всегда было готово к любовным усладам. С надлежащим почтением даму проводили в приемную. Там она осталась ждать отца. Я в чем был, а именно в халате из тафты, ночном колпаке и тапочках, спустился по потайной лестнице, прошмыгнул в смежный с приемной кабинет, откуда сквозь дверной витраж можно было прекрасно наблюдать за всем, что происходило в соседнем помещении, и принялся разглядывать прелести просительницы. Надо признать, она отнюдь не была их лишена. На вид ей было лет двадцать шесть — двадцать восемь, росту она была среднего, глаза живые, зубы белые, кожа несколько смугловата, грудь небольшая. Словом, впечатление она производила самое благоприятное; ножка же ее, кою мне также удалось разглядеть, была и вовсе очаровательна; свободно разместившись на софе, дама естественным образом приняла такую позу, в которой только при большом воображении можно было усмотреть скромность, хотя сама она, полагаю, об этом не догадывалась. Глядя в зеркало, она повторяла заученные фразы прошения, с коим собиралась обратиться к моему отцу.

Каждая женщина желает нравиться; однако не каждая делает это в открытую. Сия же особа была наделена кокетством сверх всякой меры; впрочем, ее муж-офицер был старше ее не на один десяток лет: ну как тут не стать кокеткой! Кокетка всегда старается очаровать мужчину. Чаровницу всегда легче запутать в любовных сетях. Если вы желаете завладеть подобной нимфой, действуйте напористо, и я ручаюсь за вашу победу. А дальше все пойдет как по маслу. Простая логика ухаживания, скажете вы. Да, соглашусь я, но добавлю, что законы ее столь же нерушимы, как законы математики.

Ничто так не возбуждает страсть, как созерцание женщины, которая, не зная, что за ней наблюдают, вертится перед зеркалом. По темпераменту своему я всегда был склонен к скоропалительным решениям, а в тот момент тем более: ведь всего несколько минут назад я замышлял устроить какую-нибудь каверзу. Зажмурившись, я решил действовать наугад. Выскочив из кабинета и сделав вид, что страшно удивлен, застав в зале посетительницу, я стал просить прощения за свой вид. Она вежливо извинила меня. Затем я поинтересовался, кто она и какое дело привело ее сюда. Она сообщила, что выступает ходатаем, но не за себя, а за сестру, у которой большие неприятности. Дело ее сестры должно рассматриваться в суде через несколько дней. Еще она сказала, что, хотя и не имеет чести меня знать, супруг ее тем не менее бывает в нашем доме почти ежедневно: его зовут господин Дорвиль. Тут я в изумлении воззрился на нее.

— Как, сударыня, — воскликнул я, — Дорвиль — ваш муж? Этот господин — мой смертельный враг, ибо именно он сыграл со мной злую шутку; надеюсь, он сделал это без вашего ведома? Но как бы там ни было, час расплаты настал, я должен отомстить!

С этими словами я заключил ее в объятия, изо всех сил прижал к себе, и мы вместе упали на канапе. Она попыталась позвать на помощь.

— Кричите, кричите, мадам, — усмехнувшись, проговорил я, — кричите громче: сейчас любой скандал мне на руку!

Тут я приставил к ее груди кинжал, и она потеряла сознание. Позабыв об открытых окнах и незапертых дверях, не обращая внимание на громкое шуршание нашей одежды, я начал баталию, пошел в атаку и восторжествовал. Возможно, желая поскорей избавиться от меня, мадам де Дорвиль не препятствовала моей победе. Я отомстил ее супругу, но не исключено, что у нее были и собственные основания для мести. Разве

есть женщина, у которой не найдется повода пожаловаться на свою семейную жизнь?

Подобно разбойнику, я атаковал, круша все на своем пути; выстрелы мои были метки, и я, став победителем, стремительно покинул поле брани. Сражение заняло не более минуты: просительница даже не сразу поняла, что меня уже нет, к тому же она не видела, за какой дверью я скрылся.

Во всяком случае все произошло незамеченным; мадам де Дорвиль, несомненно, занялась приведением в порядок своего туалета. Отец заставил ее прождать еще около часа. Я же, вернувшись к себе, хохотал, как сумасшедший, и еще целых полчаса смаковал подробности своего подвига. Теперь-то я понимаю, что вел себя тогда крайне легкомысленно…

Наконец появился отец. Его задержала долгая беседа с господином Деду; сей служитель церкви являлся его исповедником и одновременно моим духовным наставником. Господин Леду вытягивал из отца немалые суммы на бедняков, первым из которых он почитал себя, впрочем, и последним тоже. После разговора с отцом, посчитав необходимым утешить меня, господин Леду поднялся ко мне и принялся читать мне мораль, старательно огибая все щекотливые углы.

Мадам Дорвиль предстала перед отцом; печаль в ее глазах и румянец на щеках отец почел за признак скромности благопристойной дамы, смутившейся при одной только мысли о необходимости обратиться с просьбой к мужчине. Любая иная женщина на месте мадам Дорвиль была бы потрясена случившемся: никогда еще падение не совершалось столь стремительно. Впрочем, если бы дамы без проволочек использовали предоставлявшиеся им возможности получить удовольствие, они бы не подвергали риску свою честь: ведь губит их вовсе не согласие отдаться нам, а время, кое мы теряем в ожидании этого согласия!

Супруга шевалье изложила отцу цель своего визита. После долгой беседы выяснилось, что на этом процессе отец выступает не в роли судьи, а всего лишь наблюдателем; я же состоял в следственной комиссии, и, следовательно, с прошением ей надо обратиться ко мне.

Отец послал за мной. Мне не хотелось спускаться, тем более, когда я узнал, что речь пойдет о даме, явившейся получить помощь в предстоящем судебном процессе. Однако приказ был суров, и я подчинился. Поначалу я думал, что разгневанная мадам Дорвиль разоблачит перед отцом мое поведение; я же, утолив жажду мести, уже не желал во что бы то ни стало наказать виновников своего несчастья. Ах, дорогой маркиз, куда только девалось мое знание прекрасного пола! Разве женщина может обвинить зачинщика любовной баталии? Ни за что! Тем более, что в душе она ликует, уверенная, что мужчины вспыхивают вожделением только к красавицам. А как можно жаловаться на того, кто доставил тебе столько удовольствия, да еще без лишних церемоний? К такому мужчине можно испытывать исключительно признательность!

Войдя, я почтительно приветствовал мадам Дорвиль — с таким видом, словно это вовсе не я познал ее пару часов назад. Она тоже не подала виду, что уже знакома со мной, и довольно связно изложила свое дело. Засим отец удалился, оставив нас одних. Тут мадам Дорвиль яростно набросилась на меня, выбирая самые крепкие слова и самые язвительные упреки. Она даже расплакалась. Но так как женское сердце, дорогой маркиз, давно не является для меня секретом, то гнев ее нисколько меня не взволновал: чем сильнее противник обороняется, тем скорее он готов сдаться. Подождав, пока она изольет свой гнев, я извинился, сказав, что не смог устоять перед ее очарованием. Извинения мои упали на добрую почву. А едва я пообещал нерушимо хранить нашу тайну, как из тирана быстро превратился в утешителя, чьим советам почтительно внимают. Когда женщина уверена, что похождения ее останутся в тайне, она перестает опасаться за свою добродетель. После моих слов в душе мадам Дорвиль воцарился мир: я понял это по ее глазам. Она встала, я проводил ее до дверей; на прощание она пожала мне руку, давая понять, что больше не сердится и прощает мне мою дерзость — при условии, что впредь я буду осторожней и стану закрывать окна и запирать двери. Я осыпал ее комплиментами и заверил, что знакомство с ней доставило мне неизъяснимое удовольствие.