Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

де Нерсиа Андре Робер

— А почему бы нам не пообедать вместе? — предложил я ей.

— С удовольствием, — согласилась она и, тотчас позвав кухарку, приказала ей быстро приготовить и подать все, что требовалось.

Тем временем я усадил свою нежную подругу к себе на колени. Руки мои, почувствовав полную свободу, тотчас принялись ласкать ее очаровательное тело.

— Так вы быстро утомитесь, друг мой, — сказала мне Розетта, — будьте разумны. Ах, таковы все молодые люди: пыл их подобен выстрелу из пистолета; он мгновенно превращается в дым. Не торопитесь, душа моя, вскоре силы вам понадобятся.

Голос ее убедил меня, и я успокоился. Дабы вознаградить за послушание, Розетта поцеловала меня так, что я забыл обо всем на свете. Тут, надо сказать, я очутился в довольно странном положении. Помните, маркиз, те времена, когда мы оба упражнялись в фехтовании у Дюмоншеля? Так вот, представьте себе: в ту минуту Розетта исполняла роль мэтра, а я ощущал себя начинающим учеником.

Я был во всеоружии и, не преминув сообщить об этом, решил пойти в наступление.

Однако вызов мой был встречен веселым смехом; забавляясь, она то и дело дозволяла мне коснуться ее груди, ручки или плечика: терция, кварта, секунда. Но стоило мне собраться для нанесения генерального удара, как она со смехом упреждала мою уловку. Когда же моя возлюбленная начинала чувствовать, что терпение мое на исходе, она быстренько проделывала параду [56] , чем и обезоруживала меня. Ни разу не смог я направить удар свой в то место, в коем желал подтвердить одержанную мной победу. Из этого поединка я вышел утомленным и обессиленным, однако она также не сумела воспользоваться утраченным. Подобные трюки называются холостыми ударами и могут нравиться разве только детям или хвастунам.

56

Терция, кварта, секунда, парада — названия движений в фехтовальном поединке.

Мы сели за стол. Я был рассержен и раз двадцать порывался встать и уйти. Я был уверен, что она прониклась ко мне презрением и потому обошлась со мной столь жестоко. Я ненавидел ее, злился на нее ужасно, но стоило ей взглянуть на меня, как я вновь превращался в пылкого влюбленного.

Я не намеревался засиживаться за столом: путешественник, стремящийся поскорей добраться до места назначения, не станет терять времени на любование окрестным пейзажем.

Розетте был известен маршрут моего путешествия; она увидела, как палец мой указывал прямо на ту цель, коей я хотел достичь. Однако по дороге к ней она решила еще немного развлечь меня. Не предупредив меня, Розетта пригласила одну из своих подруг, которая при подобных встречах обычно служила ей помощницей. Впервые женщина выбирала женщину, дабы та ласками своими еще больше подогрела меня.

Мы вернулись в будуар; Розетта шла впереди. Я потребовал объяснений: возникшая между нами холодность сделала мою любимую для меня еще дороже, а виды на будущее становились еще более упоительными. Рука ее обвила мою шею, головка ее склонилась мне на грудь; захватив в плен другую ее руку, я свободной рукой предпринял путешествие по ее телу. Но я не стану описывать тех мест, коих мне удалось коснуться. Ножки ее усердно оборонялись от наступления противника. Видели ли вы, маркиз, картину художника Куапеля, где на ложе из цветов подле Юпитера возлежит нимфа, распаляющая его страсть? Поза наша была подлинной копией сего шедевра. В положении моем была масса приятности, и я не решался изменить его. Розетта, всем телом своим источая негу, давала мне понять, что есть и иные позы, кои будут для меня еще более приятны. Я попросил ее показать мне их, она отказалась; я решил прибегнуть к силе, но встретил сопротивление; однако когда торжество мое было уже близко, вошла мадемуазель де Нуарвиль.

— Где ваше благоразумие? — принялась вопрошать Розетта, повышая голос и притворяясь, что действия мои застали ее врасплох. — Разве вы забыли, что я могу рассердиться на вас?

Будучи человеком вежливым, я встал; она же, выскользнув из комнаты и заперев ее на ключ, оставила меня наедине с новоприбывшей; беспорядок в моей одежде откровенно свидетельствовал о том, зачем я здесь находился. Удивление мое было велико. Мадемуазель де Нуарвиль стала уговаривать меня не волноваться, а главное, не сердиться на нее: ей показалось, что приход ее пришелся мне не по вкусу. На мой взгляд, новое знакомство в подобной ситуации было излишним; однако никогда не следует делать скоропалительных выводов, особенно о женщинах. Нежный голос ее проник мне в самую душу, приглядевшись повнимательнее, я убедился, что передо мной находится одна из самых красивых брюнеток Парижа. Отсутствие на мне большей части деталей костюма являло собой отдельную тему для разговора, и она, будучи девицей остроумной, принялась развивать ее, причем исключительно в мою пользу. Затем она поздравила меня с успехом, который я, несомненно, снискал у Розетты. Ее речи, искренние и одновременно двусмысленные, ласковые и в то же время насмешливые, поставили меня в затруднительное положение: я не знал, как мне следует отвечать; но раз она продолжала разговор, я, как человек вежливый, обязан был его поддерживать. Но трудно быть смелым, когда у тебя рыльце в пуху. Я чувствовал себя неловко, и ответы мои не отличались остроумием: я сам это подметил. Даже самые доблестные воины не всегда бывают в лучшей форме. Незаметно беседа наша перешла на тот подвиг, который якобы я только что совершил, и взор мой тотчас устремился на ее прелести, а ее глаза принялись с восхищением разглядывать ту часть моего тела, коей подвиг сей предполагаемо был совершен. Слово за слово, и она сказала мне, что просто не узнает Розетту и такое поведение, на которое я не преминул пожаловаться, ее подруге вовсе не свойственно. Лично ей, к примеру, ни за что не захотелось бы огорчить столь галантного кавалера, лицо которого способно обезоружить самую жестокую красавицу:

красота сего лица, несомненно, является предвестницей всяческих прочих удовольствий. Манеры прелестницы были безупречны, речи разумны и искусно выстроены, и постепенно мадемуазель де Нуарвиль меня совершеннейше очаровала. Особенно когда она начала воздавать хвалы тому предмету, коим гордятся все мужчины. Характер подруги она обрисовала в тонах иронических, местами не без легкого сарказма. И с милой улыбкой призналась мне, что, оставшись наедине со мной, она — ежели, конечно, я чувствую себя в силах — даже дерзала надеяться получить некоторое удовольствие; словом, пожелай я обладать ею, она не станет сопротивляться. Желание свое она облекла в столь изящные слова, что устоять было просто невозможно. Без промедления приблизившись ко мне и в упор глядя на предмет моей гордости, она произнесла: «Спрячьте, сударь, то, что вижу я там, внизу, не ввергайте меня во искушение». И, словно желая поскорей убрать вещь, находившуюся у меня между ног, она взяла ее и принялась искусно возбуждать во мне желание. Постепенно мадемуазель де Нуарвиль довела меня до такого состояния, что терпеть долее было невозможно. Обычно я воспламеняюсь мгновенно; костер моего вожделения разгорается от малейшей искры, и пламя его уничтожает все на своем пути. Короче говоря, мадемуазель де Нуарвиль очутилась в постели на месте Розетты, и пыл мой был не менее жгучим, как если бы рядом со мной оказалась любезная моя подруга; в ту минуту я думал только о жертве, кою торопился принести, а отнюдь не о богине, коей она была предназначена: я был готов излить свою страсть на алтарь любого божества, лишь бы утолить сжигавшее меня пламя.

Тут вернулась Розетта, и мадемуазель де Нуарвиль, кою я успел познать, удалилась столь же бесшумно и незаметно, как и появилась. Ну и физиономия же была у меня при появлении Розетты! Она знала о том, что произошло, ибо заранее предвидела взрыв моих страстей. Мы стояли в противоположных углах комнаты и не смели подойти друг к другу. Куда только улетели те мгновения, когда нам обоим более всего хотелось сжимать друг друга в объятиях? Розетта осыпала меня упреками — не столько суровыми, сколько милыми — и вкрадчиво разъяснила мне мою ошибку, ухитрившись при этом ни разу не назвать ее. В сущности, она предоставила мне пищу для размышлений, подкинула пустую оболочку, которую мне предстояло заполнить своими собственными выводами. Она напомнила мне, что, доверяя сердцу мужчины, женщина чаще всего поступает неразумно, ибо мужчины, как известно, стремятся удовлетворить исключительно плотские желания. Каково мне было слушать подобную мораль из ее уст?! Тем более, что ее кокетливая манера произносить назидательные речи возбудила во мне те самые желания, против коих она столь лицемерно выступала.

От морали до наслаждения зачастую всего один шаг. И вот, прервав щедро расточаемые Розеттой мудрые мысли, я спросил ее, нельзя ли мне сегодня вечером прийти к ней на ужин; дабы ей легче было согласиться, я тут же подарил ей изящный челнок, оправленный в золото. Ей нравилось завязывать банты, поэтому презент мой был принят с благодарностью, и она тут же призналась, что, несмотря на мою неверность, любит меня по-прежнему. Вовремя подаренная безделушка всегда смягчает душу: даже боги сменяли гнев на милость, получив очередную жертву, так почему бы людям вести себя иначе?

Мне очень не хотелось расставаться с Розеттой. Вернувшись домой, я застал дома отца и тут же стал рассказывать ему о вчерашнем спектакле в Опере, равно как и о том, что вчера вечером происходило в Тюильри; надо ли говорить, что я не был ни в одном из вышеуказанных мест. Я стремительно выложил множество новостей, зная, что не могу поручиться за достоверность ни одной из них. Но когда ты сам ничего не видел, лучше насочинять как можно больше. Я убедил отца, что поужинал в городе, в гостях, ибо отклонить приглашение было невозможно. Я даже назвал ему дом, куда меня пригласили, — ни он, ни я сам никогда в этом доме не бывали. Отец мой — человек снисходительный и доверчивый, особенно во всем, что касается меня. Он любит меня так, как только можно любить последний дар, поднесенный тебе любимой женой, заплатившей за этот дар своей жизнью.

И вот я, ни в чем не заподозренный, приказал кучеру отвезти меня в квартал Марэ. Там я отпустил карету, велев кучеру вернуться в час ночи и ожидать меня возле особняка Субизов. Я действительно надеялся к этому времени добраться до указанного мною места. Но никогда не стоит загадывать вперед. Когда моя карета уехала, я решил нанять фиакр. Не знаю почему, но мошенник, сидевший на козлах, поначалу отказался ехать, куда я ему приказал; пришлось отвесить ему пару оплеух. Наконец он согласился. Фиакр его — а надо сказать, все фиакры в Париже снабжены номерами, состоящими из двух цифр и одной буквы алфавита, — имел номер семьдесят один и букву X.

В дальнейшем, дорогой маркиз, вы поймете, какую важную роль сыграл в моей жизни этот номер, отчего я его и запомнил.

В те времена многие посетители кафе играли в чет и нечет на номера фиакров. Номер моего фиакра был нечетный; проезжая мимо кафе, я заметил, как один из посетителей досадовал, что проиграл из-за этого крупную сумму. Игроки, с нетерпением ожидавшие появления каждого нового фиакра, издалека старались рассмотреть номер, а заодно и седока, поэтому и проигравшие, и выигравшие обычно помнили и номера проехавших мимо экипажей, и тех, кто в них сидел. Вот видите, дорогой маркиз, жизнь наша зачастую зависит от самых неожиданных обстоятельств, предвидеть кои никак невозможно.