Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы
Шрифт:
Постепенно беседа перешла на литературу, источник отдохновения для усталых мужчин и развлечения для женщин, не любящих предаваться размышлениям. Мы стали обсуждать волшебную сказку о Палисандре и Зирфиле, автором коей был Дюкло. Я считал, что в этом сочинении внимания заслуживало только обращение к читателю. Девицы же, напротив, хвалили автора, восторгались легкостью его слога и игрой ума. Аржантина, большая поклонница Дюкло, уверяла нас, что надежные люди сообщили ей, что сей сочинитель скоро будет принят во Французскую академию.
Стоит начать обсуждать заслуги того или иного писателя, как разговор немедленно
Розетта без промедления раскрыла нам свою тайну, сообщив, что уже давно находится в соседней комнате, где ей были слышны все наши разговоры, равно как и была возможность наблюдать за всем, что здесь происходило; она даже подсчитала, сколько минут я сражался с Аржантиной, и, полагая себя знатоком в подобных вопросах, стала уверять меня, что не стоит медлить ради получения краткого удовольствия, равно как и не стоит торопиться, когда желаешь это удовольствие продлить. Однако тут в роли верховного судьи выступила Аржантина: ее речь славила меня и мою мужскую силу.
Платье Розетты было без непременных нынче фижм, белье — самое восхитительное на свете, обувь изящная, ножка очаровательна — как от природы, так и благодаря шелковым чулочкам, умением выбирать которые хозяйка ее владела в совершенстве.
— Пусть председатель спит, — воскликнула Розетта, — а мы будем бодрствовать! Десерт было приказано подать к моему прибытию; я здесь, так приступим же к нему и приложим все усилия, дабы уничтожить его без остатка; пусть нашему судье достанутся рожки да ножки!
Мы дружно последовали ее призыву. Целый час мы смеялись, откупоривали все новые и новые бутылки, разбили несколько стаканов и фарфоровых тарелок. Подобными вкусами обычно обладают женщины вполне почтенных сословий, перенимая их у господ военных; когда же офицеры отбывают в действующую армию, дамы, подражая своим бывшим возлюбленным, также проникаются уверенностью, что застольное веселье проистекает исключительно от буйства и битья посуды, поэтому разбить зеркало, сломать столик или выбросить в окно стул почитается в их кругу поступком исключительно остроумным; так почему бы женщинам на содержании не подражать юным маркизам, кои в своих романах подражают дамам определенного поведения? Я извлек из кармана флейту. Лоретта тотчас завладела ею; играла она вполне сносно и, начав с простых рулад, исполнила нам несколько трогательных арий. Однако Розетте инструмент явно пришелся не по душе, и она заявила, что способ, коим из него извлекаются звуки, совершенно неприличен: находясь в обществе, женщины не должны выделывать языком подобные движения, ибо они выходят за грани пристойности. Ну, и где же тут мораль? Честно говоря, есть вещи, знание которых женщина должна тщательно скрывать и уж тем более не заявлять о них во всеуслышание.
Завершив речь о флейте, Розетта заговорила о своем положении в обществе. После определенного рода занятий, когда удовольствия, так сказать, уже исчерпаны, дамы нередко
— Аббаты, — заявила она, — начинают свою карьеру в свете, изображая скромность и стыдливость. Мы в начале нашей деятельности также стараемся казаться крайне набожными. Мы украдкой смотрим на мужчин. Аббаты, скрывая нескромные взоры под широкими полями своих шляп, исподтишка наблюдают за женщинами. К нам приходят мужчины; к священникам в кельи проскальзывают женщины. Мы разоряем наших любовников. Аббаты при помощи своих любовниц делают состояния. Только мы благоденствуем, пока молоды, а они достигают благоденствия, когда состарятся. Мы рассудительны, а к концу жизни нередко становимся святошами; священники же, напротив, к концу жизни делаются развратниками. Мы занимаемся нашим ремеслом из-за нужды. Аббатами же чаще движет выгода; мир забирает самое лучшее, оставляя Церкви свои отбросы. Для государства и мы, и святые отцы являемся двумя разновидностями существ равно бессмысленных и никчемных; мы есть везде, без нас вполне можно обойтись, однако никто не знает, как это сделать.
Затем Розетта рассказала нам несколько забавных происшествий, случившихся с ней и тремя высокопоставленными духовными лицами. Мы изрядно посмеялись. Однако, дражайший маркиз, об этих происшествиях я умолчу, ибо один из моих братьев является каноником, а другой получает доходы с аббатства, и мне бы не хотелось выслушивать от них обвинение в разглашении секретов церкви.
Председатель проснулся, спустился к нам и удивленно воззрился на Розетту. Затем он подошел к ней, поцеловал и уселся прямо напротив нее, дабы иметь возможность любоваться ею в свое удовольствие.
Отдых освежил председателя; стакан сладкого вина вернул ему прекрасное расположение духа; общество женщин придало ему бодрости. Ощутив себя в полной силе, он тут же бросил вызов моей слабости. Должен признаться, я был посрамлен. Аржантина и Лоретта в душе торжествовали. Взор мой обратился к Розетте, испрашивая у нее прощения за все, что случилось, или, вернее, за то, чего не случилось; похоже, взгляды мои растрогали ее; несчастье случилось в ее присутствии, а посему она отчасти чувствовала себя в ответе за мою слабость.
Сначала надо мной подшучивали, потом подняли на смех. Председатель наслаждался моим смущением; гордясь полнотой собственных сил и кичась продемонстрированной мощью, он, усмехаясь, поздравил меня с былыми подвигами, совершенными на канапе.
Насмешки надо мной уязвили Розетту: она быстро сообразила, что обе сотрапезницы стремятся умалить ее собственные прелести. Она захотела нанести ответный удар; однако после того, что ей довелось увидеть, она явно опасалась за свою честь. Однако забавно получалось, черт возьми! Сохраняя свою честь, Розетта тем самым теряла ее! Она же отнюдь не была уверена в том, что, несмотря на всю свою красоту, сравнить кою можно было только с утренней зарей, сумеет повлиять на мощь новоявленного титана, коего предшественницы ее ввергли в состояние расслабленности.