Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

де Нерсиа Андре Робер

Возница Назвал точный адрес своего предшественника, и отцу пришлось по нему отправиться. А что ему оставалось делать после того, как он напрасно потревожил поэта в его жилище? Наконец дом, где живет кучер фиакра номер семьдесят один, был найден, и все направились к нему в квартиру. Возница лежал на кровати, ему было худо: каждое движение вызывало у него ужасные стоны, голова его была замотана окровавленной тряпкой. Словом, полицейские оказались в большом смущении.

Тем не менее больной прекрасно понял все заданные ему вопросы и необычайно четко на них ответил. Увы, у него были причины хорошенько меня запомнить: он в точности описал меня, не забыв упомянуть о паре оплеух, коими я наградил его за наглость. Он сообщил, что отвез меня на площадь Эстропад и высадил перед желтой дверью белого домика. Отец и сопровождающие его полицейские чины сели в карету и снова принялись

колесить по улицам города. Наконец они прибыли по указанному адресу. На улице — ни души, кроме стражника, несущего караул. Комиссар обратился к нему с вопросом, не знает ли тот случаем мадемуазель Розетту. Караульный, не обделенный чувством юмора, усмехаясь, попросил описать ее внешность. Просьба его была исполнена.

— Девица и в самом деле хороша, — заявил караульный, выслушав описания. — Однако мне кажется, что разыскиваете вы ее не с добрыми намерениями. Так что слуга покорный: не знаю я ни Розы, ни Розетты.

Городские стражники по праву заслужили звание покровителей дам легкого поведения, и, не будучи в состоянии содействовать исправлению их нравов, они по крайней мере блюдут их честь.

Тогда отец и сопровождавшие его полицейские принялись колотить в дверь вышеуказанного дома и подняли страшный шум, на который выскочил сам хозяин. Выслушав претензии полиции, он возмущенно заявил, что в доме его сейчас проживает одна-единственная девица, исключительно добронравная и известная среди соседей своей набожностью. Однако комиссар, не взяв на веру слова хозяина, забарабанил в дверь жилицы. Так как сразу ему никто не открыл, то он просто высадил дверь плечом. В комнате никого не оказалось. Ринувшись к кровати, комиссар по дороге заметил распахнутое окно и решил, что незаконные обитатели сих мест наверняка воспользовались им вместо двери. И оказался прав: за окном раздался треск рвущихся лоз шпалерного винограда, оплетавшего стену дома. Выглянув в окно, полицейские увидели мужчину в ночном колпаке: он барахтался в куче сорванных со стены виноградных плетей, державших его в своих цепких объятиях. Энергичный пристав, прихватив фонарь, спустился в сад и, заметив среди зеленой листвы фигуру в одеянии, прямо скажем, непристойном, призвал караульных полюбоваться на кустарник, на ветвях коего произрастают столь забавные дикорастущие плоды. Тем временем отец разочарованно взирал на извлеченную из постели девицу: судя по внешности, она никак не могла быть Розеттой. Розетта была сама красота, эта же выглядела совершеннейшей уродиной, со слезящимися глазами, нездоровым цветом кожи и крашеными волосами.

Комнату обыскали. В шкафу был обнаружен большой, плохо причесанный парик и мужской халат, продранный на локтях. Один из полицейских вытащил из-под изголовья кровати мужские штаны и, пошарив у них в карманах, обнаружил длинную «дисциплину», как обычно именовали кнут, используемый для умерщвления плоти. Судите сами, дорогой маркиз, в сколь суровую школу любви попала крашеная блондинка! Наставником же девицы оказался содержатель пансиона, мэтр Дамон, у коего мы с вами некогда проживали. Помните, он еще постоянно разражался грозными речами против женщин и частенько наказывал нас по пустякам? Несчастный учитель был приведен в комнату. Я не мог удержаться от смеха, слушая, как комиссар описывал конвульсии, в коих бился сей новоявленный Адам, стремясь прикрыть свое мужское достоинство. При подобных обстоятельствах ни один мужчина, сколь бы щедро ни наделила его природа, не сумел бы выглядеть презентабельно. А мэтр страдал особенно, ибо его вещица съежилась до поистине карликовых размеров. Костюм несчастного отличался от костюма Адама только наличием чрезвычайно короткой рубашки, а так как руки у него были в наручниках, ему оставалось только мечтать о фиговых листках, надежно прикрывавших достоинства наших праотцев. Однако злоупотреблять бедственным положением учителя не стали и вернули ему одежду. Отец мой по случаю сделал ему суровое внушение, равно как и отругал пристава, который между делом несколько раз съездил мэтру «дисциплиной» по заднице. Но, полагаю, для учительской задницы это было отнюдь не первое знакомство с сим предметом.

Сцена завершилась допросом набожной особы: известно, что ханжи лучше, чем кто-либо, осведомлены о девицах известного поведения! Наша недотрога также подробно изложила все, что знала Розетте. Видя, сколь рассказ ее заинтересовал присутствующих, она из вредности начала расписывать поведение Розетты самыми черными красками. На подобные гнусности способны только святоши. Она даже нахально предложила отцу сопроводить его. Отец, не задумываясь, согласился. Сейчас эта лицемерка благодаря моим стараниям находится под замком

и, надеюсь, пробудет там еще долго, несмотря на все свои крокодиловы слезы.

Учителя отпустили восвояси, не преминув сказать, что «дисциплину» свою он может получить у господина начальника полиции — ежели, разумеется, захочет. Пока же она будет лежать в канцелярии суда. Так как комиссару более поживиться в этом деле было нечем, то он не стал даже составлять протокол, а направил свои стопы к указанному святошей дому, куда и прибыл в сопровождении караульного отряда.

Пурпурная колесница богини утренней зари Авроры мчалась на Восток открывать лазоревые ворота новому дню, ранние пташки уже выводили свои любовные трели: было четыре часа утра. В альковах порхали сны, а Розетта в моих объятиях вкушала заслуженный после сладострастной ночи отдых, столь ей потребный. Не ждите, милый маркиз, что я опишу вам эту ночь. Я уже не раз вспоминал о ней и всегда вновь желал пережить ее еще тысячу раз. Никогда я не предавался столь искренней и бурной страсти.

Я отдал должное каждому участку тела моей богини; каждый изгиб его стал объектом похвалы и жертвенным алтарем; я целиком посвятил себя служению ей и был вознагражден за это великими милостями. Восторгаясь друг другом, мы совершили путешествие в зачарованное королевство, где поменялись ролями: она стала жрецом, а я жертвой. Отдавая себя на заклание, я испытывал неслыханное удовольствие; я испытал все, что обычно выпадает на долю жертвы, за исключением смертоносного удара. Время остановилось для нас; нам казалось, что прошли годы, тогда как на самом деле пролетели всего лишь мгновения. Сколько раз, блуждая по дорогам наслаждения, мне хотелось навсегда заплутаться в их хитросплетениях и никогда не покидать это королевство! О, почему Природа, ограничив наши силы, наделила нас безграничными желаниями? Вернее, почему мы не можем соизмерять наши желания с нашими силами?

Утомившись, мы с Розеттой попытались договориться отложить на время наши игры. Однако губы ее так и не смогли оторваться от моих, а наши органы речи были заняты делом столь сладостным, что никто из нас не смог произнести ни слова, дабы уши наши могли его услышать. В такой позе нас и застал сон. Мы заснули, и все вокруг дышало сладострастием; но месть не дремала и уже предвкушала ужасное наше пробуждение. Увы! Зачем сон, посланный услужливым амуром, сковал в своих объятиях мои расслабленные члены! Сколь резким было мое пробуждение, сколь внезапно развеялся пленительный туман!

Отец, комиссар, пристав и несколько полицейских вломились в дом и стали спрашивать, на месте ли мадемуазель Розетта и кто сейчас находится у нее.

Слуги тотчас все рассказали. Судя по описаниям, молодой человек, уже вторые сутки не выходивший из обители здешней нимфы, был именно я. Преследователи мои поднялись и принялись стучать в дверь. К нам в спальню вбежала перепуганная горничная и подняла тревогу. С ужасом прислушиваясь к раздававшимся из-за двери угрозам, она открыла задвижку, и в квартиру ворвались люди с фонарями. Испуганная Розетта затрепетала от страха: так не трепещут в объятиях возлюбленного.

Я вскочил, схватил оба пистолета, которые всегда беру с собой, когда отправляюсь из дома, и приготовился отражать нападение непрошеных гостей. У меня даже в мыслях не было, что столь бурное пробуждение приготовил мне мой собственный отец. В прихожей сразу же поставили часового, второго часового выставили возле дверей нашей спальни. Еще несколько человек караулили на лестнице.

Первыми в спальню ворвались комиссар и пристав.

— Ни шагу дальше, господа! — закричал я.

Увидев у меня пистолеты, они тотчас исполнили приказ. Тут вошел отец.

— Что вы здесь делаете, сударь? — сурово спросил он. — Вот уже два дня, как я в отчаянии разыскиваю вас по всему Парижу!

Он подошел ко мне, забрал пистолеты и приказал стражникам исполнять долг. Они отдернули полог кровати и перед их глазами предстала Розетта: она была в обмороке. После долгих усилий ее привели в чувство. Открыв глаза, бедняжка стала искать меня: взгляд ее молил о помощи, однако я ничем не мог ей помочь. С отчаянием в голосе она спросила, чего от нее хотят! Отец мой сурово ответил, что сейчас ей прочтут постановление об ее аресте, в коем и будет содержаться ответ на ее вопрос. Она горько зарыдала, ее прекрасные глаза исторгали потоки слез; охватившее ее горе сделало ее еще краше. Она была столь неотразима, что все присутствующие невольно растрогались, хотя по дороге сюда подобных чувств ни у кого даже в мыслях не было. Бросившись к ногам моего отца, Розетта стала умолять простить ее. Я последовал ее примеру. Однако отец был непреклонен; отвернувшись, он приказал мне следовать за ним.