Феодора
Шрифт:
Одиннадцатое. Никто из членов Братства не должен опускаться до преступлений, таких, как грабеж, кража кошельков, отнимание одежды у детей или прочих мерзостей, которые могли бы обратить гнев толпы против нищих. И если кто-либо позволит себе это, он должен быть исключен из Братства. О нем следует донести властям, чтобы он был схвачен и достойно наказан.
Двенадцатое. Любой член Братства, который изобретет новый трюк или ловкий прием, делающий подаяние более щедрым, должен для общего блага сообщить об этом Братству, чтобы все узнали об этом. Однако в течение года только сам изобретатель трюка может его использовать и никто без его разрешения не смеет делать то же.
Тринадцатое. В каждом городе члены Братства должны избрать правителя; в случае споров правитель решает, какая из сторон права, и если кто-либо остается неудовлетворенным, он может обратиться к протомендикусу Константинополя, чье решение и будет окончательным.
Четырнадцатое. Под страхом навлечь проклятие Братства, а также суровой кары за содеянное, которая уместна в данном случае, никто не смеет выдавать секреты и таинства нашего ремесла нечлену Братства. Они могут быть раскрыты только должным образом подготовленным людям, знающим язык Братства и готовым подчиняться его законам…
Айос остановился.
— Вот главные наши законы. Есть и другие, не менее важные, но эти четырнадцать — основа жизни нищих не только здесь, но и в других странах, даже у готов и франков, даже в Персии и Индии.
— И ты установил эти законы? — живо поинтересовалась Феодора.
— Не все. Такие, как первый, третий и четвертый, свято блюдутся нищими с незапамятных времен.
— Поистине, Айос, ты мудрейший из людей! Я думаю, что устанавливать законы — это высшее, на что способен человек.
— И я думал бы так же, если бы жизнь не научила меня другому. Изредка короли и императоры обретают титулование «великий», издавая мудрые законы. Куда быстрее они могут достичь этого, став завоевателями или строителями укреплений, дорог, дворцов или флотилий кораблей.
— А как же справедливые и мудрые законы?
Айос покачал головой.
— Для властителей они ничего не значат. Милосердие и справедливость быстро забываются, зато окровавленный меч помнят всегда.
— Айос, тебе надо было стать государственным деятелем!
По лицу нищего пробежала тень.
— Все мы прикованы к колесу Фортуны. Мне предписано быть нищим, и ни на что другое я не гожусь. Ты только посмотри на меня — могу ли я делать что-либо, кроме выклянчивания милостыни, если даже для того, чтобы передвигаться по этой комнате, я должен использовать руки, как обезьяна, и никуда не могу добраться без моего осла.
— О, мой друг, у меня сердце разрывается от жалости, — едва слышно проговорила Феодора.
Он натянуто улыбнулся.
— Пусть оно не болит из-за меня, дитя. Я таков, каков есть. Сейчас мы должны думать о тебе.
— Я уже думала, но пока не нашла ответа.
— Ты можешь жить здесь сколько захочешь. Помнишь, как когда-то здесь топотали твои крохотные ножки, бегая по поручениям старого калеки?
— Благодарю тебя. Но я не могу оставаться в этой клетке, Айос. Я сойду здесь с ума!
Нищий кивнул:
— Певчая птица умрет в норе крота.
Он на минуту глубоко задумался, а затем произнес:
— Если бы нашелся какой-нибудь способ выбраться из города этой ночью. Но увы, все ворота закрыты, а к утру по всей стране разнесется повеление схватить тебя. Тогда уже будет слишком поздно.
Внезапно девушка воскликнула:
— Айос, ты подал мне мысль!
Она запнулась. Лицо ее выражало сильнейшее напряжение ума.
— Да, я должна попробовать сделать это! У меня есть только один шанс, и я не могу терять время! Милый Айос, есть ли у тебя принадлежности для письма? Мне понадобится клочок пергамента и кто-нибудь, кто быстро доставит мое послание…
Женщина обладает таинственной способностью, практически ничего не обещая, заставить мужчину питать неоправданные надежды.
Для мужского воображения всякая загадка — практически непреодолимое искушение. Весь женский род знает это, и когда женщина видит, как другая очаровывает мужчину тайной, существующей только в его воображении, это для нее совершенно очевидно. Сами женщины говорят — иногда со злобой, иногда с изумлением, — что они не могут понять, почему бедный глупец не видит ее уловок насквозь, хотя в то же время сами они абсолютно уверены, что он и не в состоянии ничего увидеть.
Так, слово, случайно брошенное девушкой, двусмысленное или вовсе бессмысленное, даже молчание с бесстрастным лицом — все это позже возродится в мужской голове. Он будет думать о нем, поворачивая так и этак, выстроит целое здание размышлений, столь причудливое, что девушка — как правило, пустоголовое маленькое создание, — пришла бы в изумление, узнав, что она является причиной всего этого. Это происходит из-за того, что мужчины упорно убеждают себя в том, что все женщины — это обольстительные сфинксы, и всячески пытаются истолковать их загадки.
Когда же, при таком естественном преимуществе, поистине умная и тонкая женщина берется осуществить тщательно продуманный план, результат зачастую оказывается потрясающим для мужчины. Даже если он не одарен воображением или способностью оценить божественное искусство.
Экебол только что получил именно такой знак внимания, от которого могла кругом пойти голова. Взойдя на корабль еще затемно, чтобы пораньше отплыть в Киренаику, и дрожа от пронизывающей предутренней сырости, он в последний раз с раздражением и тоской взглянул на темные стены Константинополя, возвышающиеся над набережной.
Он сожалел, что приходится так скоро покидать столицу, и не сделал бы этого, если бы не срочное повеление, потому что здесь оставалось некое незаконченное дельце — эта маленькая куртизанка Феодора.
С легкой досадой Экебол вспоминал о том, как потратился на нее. В разгар веселья у Хионы, во время «торгов», когда Феодора-Афродита, сверкающая звезда живых картин, стояла на постаменте, вино и желание захватить главный приз праздника настолько затуманили его голову, что он предложил за нее целую сотню солидов еще до того, как другие выбыли из состязания.