Феодора
Шрифт:
Ей служили пять евнухов и вдвое больше рабынь. Впервые в жизни ей приходилось иметь дело с евнухами, и когда в первое утро она принимала ванну и трое из них, явившись, назвались массажистами и парикмахерами, она неприятно удивилась. Ей вовсе не пришлось по вкусу то, что они будут прислуживать ей в таких интимных вещах, больше того, эти лжемужчины вызывали у нее неловкость и раздражение.
В конце концов она определила евнухов на другие работы, а для интимных нужд держала только женщин. И впредь, когда бы ей ни приходилось иметь дело с евнухами, она использовала их только как секретарей или работников по дому.
Вскоре ее новая жизнь стала нестерпимо скучной. Кроме тех случайных появлений в обществе, когда ее хозяину хотелось выставить ее напоказ, она не видела никого, кроме Экебола.
Поначалу они посетили один за другим несколько официальных пиров. Алчность Экебола проявлялась и в его любви к роскоши. Демонстрация произведений искусства, нарядов или чего-либо иного, свидетельствовавшего о его богатстве и вызывавшего восхищение и зависть других, щекотала его тщеславие. Одной из таких дорогих вещиц, которой можно было подразнить других мужчин, стала и его молодая любовница.
В первый раз, когда он приказал Феодоре подготовиться к пиру, она постаралась одеться и украсить себя так, чтобы Экебол остался доволен. Она испытывала некоторую робость, опасаясь, что женщины на пиру найдут в ней слишком много недостатков, за которые ее можно осудить. Но ее окружила атмосфера всеобщего поклонения, несмотря на присутствие жен первых лиц провинции. Разумеется, она моментально стала объектом всяческих пересудов, но ее не презирали и не избегали.
— Так это и есть дама наместника? — шептала супруга начальника порта Фратеса жене командира гарнизона Уль-тора.
— Довольно хорошенькая, — отвечала жена военачальника без всякого энтузиазма, — но несколько переусердствовала, вам не кажется?
— Ну и прическа! — восклицала ее подруга. — Если это последняя столичная мода, то не могу сказать, что я в восторге от нее.
— Я тоже. Но мужчины, по-моему, так не думают. Посмотрите на них. Они с трудом могут отвести от нее взгляд.
— Не удивительно. Чего стоит это платье! Это просто непристойно! Вырез так глубок, что можно рассматривать все, что у нее там имеется. А этот разрез на бедре, чтобы показать ноги! Ну как после этого винить мужчин, что они глядят во все глаза?
— Любая может заставить мужчину таращиться, если ей безразлично, каким способом это достигнуто.
И обе матроны целомудренно фыркали, несомненно противопоставляя увиденному достоинства собственных нарядов.
Но ни у кого не вызывало вопросов то обстоятельство, что Феодора живет с наместником не в браке. Киренаика держалась римской традиции, а институт любовниц был одним из древнейших в Римской державе. Женщина, которую Экебол желал выделить, могла не опасаться испытать оскорбительное пренебрежение со стороны общества.
Таким образом, язвительные замечания упомянутых дам были вполне безобидны. Другие дамы в это время были заняты тем, что запоминали детали прически и костюма, чтобы затем скопировать то, что критиковали другие, ведь и в самом деле это наверняка было последней модой в столице. Сходились на том, что любовнице проконсула недостает здоровой полноты, которая приличествует всякой честной матроне, однако в ее лице практически не было найдено изъянов.
Что же касается мужчин, то их взгляды выражали откровенное восхищение. Платье Феодоры тесно облегало ее фигуру, ее безупречные плечи оставались обнаженными, а ожерелье из миндалевидных гранатов, казалось, уводило взгляд прямо к очаровательной ложбинке между грудей. Ступни в позолоченных туфельках казались миниатюрным совершенством, а разрез на платье — мода, недавно завезенная из Египта, — тянулся от середины икры вниз и являл бегло брошенному взгляду скульптурное великолепие точеной лодыжки.
Отлично известно, что явное поклонение и тайное злословие женщин является двойным доказательством женского успеха, и это вселяло в Феодору некоторую уверенность.
Однако за исключением выходов в свет с Экеболом, которые становились все более редкими, жизнь любовницы наместника оставалась крайне однообразной. Даже болезнь на этом фоне воспринималась как событие.
Примерно через месяц после их прибытия в Африку у Феодоры разыгралась легкая лихорадка. Дворцовый лекарь, грек Линней, приплывший в Аполлонию на том же корабле, был, как и прочие слуги, рабом, но при этом не был евнухом. Феодора сразу поняла это. Видеться и говорить с мужчиной, пусть даже и низкого звания, было для нее большим облегчением. К тому же у него были красивые глаза, чувственный рот, а его скупая, лаконичная речь была умной, хотя в ней и звучала некая отчужденность. Ей хотелось подольше беседовать с ним, но Линнея явно смущало ее общество. Он приходил еще дважды, осматривал ее, прописывал лекарства и торопливо удалялся. Когда она окончательно выздоровела, он больше не появился.
Однажды Экебол заявил Феодоре:
— Пришла пора посетить четыре остальных города Пентаполиса — Арсиною, Птолемаиду, Беренику и Кирену. Я желаю, чтобы ты сопровождала меня. Назови, кого из слуг ты намерена взять с собой, и приготовь наряды на неделю, если не больше. Ты должна произвести хорошее впечатление.
Феодора пришла в радостное возбуждение.
— Я все сделаю, вы увидите, все будет как нельзя лучше! — вскричала она и тотчас загрузила слуг работой, готовясь к тому, что представлялось ей долгожданным праздником в ее монотонной жизни.
Путешествие, которое началось на следующий день, было неторопливым. В пышных паланкинах они объезжали один за другим города провинции, проводя ночь в каждом из них в домах самых богатых граждан, которые соревновались в пышности приемов. Где бы она ни появлялась, Феодора вызывала всеобщее восхищение, которое принималось Экеболом как дань его вкусу и умению разбираться в женщинах.
Больше других ей запомнился день, когда они посетили древнюю Кирену, бывшую когда-то главным городом провинции, но теперь представляющую собой нагромождение руин.
— Но ведь это был знаменитый город! — воскликнула она, когда они стояли рядом с Экеболом на горе, увенчанной остатками акрополя. Свита, чиновники, сверкающая латами стража, слуги и рабы с паланкинами ожидали их поодаль.
— Видимо, так, — согласился Экебол равнодушно.
С огромным интересом смотрела она вокруг. Вдалеке неясно вырисовывались горы африканской пустыни — граница цивилизации. Прямо перед ними скалистый склон круто спускался к равнине, а несколькими милями далее виднелось океанское побережье, где располагалась Аполлония, ныне столица провинции, а когда-то морской порт Кирены, как Пирей для Афин или Остия для Рима.