Феодора
Шрифт:
Прежде Феодоре никогда не приходило в голову, что лицо, отведывающее блюда, подвергается огромному риску. Близость с тем, кто в опасности каждый раз, когда Экеболу подают еду (а к тому времени в провинции было уже более чем достаточно ненавидящих его людей), заставляло ее отчасти испытывать то, что Линней должен ощущать при каждой перемене блюд.
Порой Экебол грубо обращался с ней, и в такие минуты она ловила в глазах Линнея муку ненависти и беспомощности. Он боготворил ее, но ничего не мог сделать, чтобы защитить.
Из-за того, что она жалела его, она все чаще делала так, чтобы он приходил к ней еще и еще. Экебол отчасти и сам был вовлечен в эту интригу, ничего не зная о происходящем.
С каждым днем наместник делался все более занятым — не только низменными наслаждениями с ганимедом, но и делом, которое интересовало его больше всего на свете: выжиманием последнего из подданных. Чтобы получить золото, он, не колеблясь, применял плеть и пытку, при которой кожаный ремень закручивали вокруг черепа до тех пор, пока жертва не начинала корчиться от невыносимой боли. Из-за своей все возрастающей алчности он разрушал деревни, разорял богатых купцов, взимая мзду за каждый тюк товара, короб утвари или безделушек, привезенных в провинцию, и привел в повиновение даже сборщиков налогов, известных своей вороватостью, которые теперь стали честно вести свои счета.
Конечно, речь шла не о том, чтобы усиленно пополнять казну империи. Экебол не знал никаких других интересов, кроме собственных, и в этом у него было полное взаимопонимание с Иоанном Каппадокийцем: с одной стороны, наместник находился под высоким покровительством при отсутствии всякого контроля, а с другой — периодически отсылал в столицу тайные подношения, что прекрасно устраивало обоих. Таким образом сундуки правителя провинции с каждой неделей становились все тяжелее.
А в это время девушка, которую он держал взаперти в своем гинекее, продолжала осуществлять свою женскую месть.
Иногда она со страхом думала о том, что ее связь с греком крепнет и становится все более опасной. Ей все трудней становилось обуздывать эту страсть. Помимо наслаждения, которое доставлял ей Линней, Феодора, как существо, наделенное необычайной пылкостью, которая бывает особенно сильна в ее возрасте, когда эмоции и чувства руководят всем, находила в их свиданиях средство от монотонности жизни — классическое оправдание женщин всех времен и народов.
Из-за ненависти к Экеболу измена стала для Феодоры формой протеста. У нее не было никаких колебаний. Будучи всю жизнь куртизанкой, она совершенно не считалась с общепринятой моралью, подобно молодому животному, что меняет одного самца на другого, который больше ей нравится. Отдаваясь рабу, который душой и телом принадлежал наместнику, она чувствовала, что наносит ему сокрушительный удар.
Но наиболее коварным было обаяние риска ради риска, что для некоторых натур является чрезвычайно притягательным. Опасность делала захватывающими краткие мгновения ее любви с лекарем, придавая особую остроту всем ощущениям.
Никто лучше самого Линнея не знал о грозящей ему опасности. Ему не было еще и тридцати, и, как предполагала Феодора, он не всегда был рабом. Родившись в бедной семье, он был самоучкой, но настолько незаурядным, что привлек внимание стареющего Филемона из Севилии, который взял его к себе учеником и помощником.
После смерти Филемона, едва Линней начал собственную практику, его постигло несчастье. Вспыхнуло восстание диких исавров [44] в горах Малой Азии. Войска, посланные из Константинополя, подавили мятеж. Затем началась охота за повстанцами, и в общей неразберихе Линней был схвачен, в частности за то, что лечил некоторых раненых из числа беглецов-исавров, которым случалось проходить через те места, где он жил. Линней не принимал участия в восстании, но прекрасно понимал бессмысленность всякой апелляции. Таким образом он оказался в рабских колодках, утратив дар речи от изумления и отчаяния. С тех пор он старался не падать духом ни при каких обстоятельствах. В конце концов он был продан Экеболу и привезен в эту отдаленную провинцию как личный медик наместника.
44
Исавры — горное племя, жившее в южной части Малой Азии. Исаврами по происхождению были византийские императоры Зенон и Лев III (717–741), основатель Исаврийской династии.
Обязанности его были вовсе не обременительны, и он ни о чем не беспокоился, если бы ему не было предписано поставить свою жизнь преградой против любого мыслимого яда, содержащегося в пище или питье, предназначенных для его хозяина. Самоуглубленный по натуре, Линней был большим любителем чтения и имел доступ в библиотеку дворца, где мог забыться среди книг и свитков.
Если бы не молодая любовница проконсула [45] , Линней мог бы чувствовать себя относительно сносно. Но вместо этого он осознавал себя безнадежно несчастным, жалким и беспомощным в своей всепоглощающей страсти к удивительному созданию, обитающему в гинекее. Эта любовь была величайшим событием в его жизни.
45
Проконсул — должностное лицо, назначавшееся сенатом для осуществления высшей административной, юридической и военной власти в провинциях
Зная о страшной опасности, он все же не мог не отвечать на ее призывы так же, как не мог не дышать. Иногда, впрочем, они были действительно связаны с его профессиональными обязанностями. Женщины более или менее склонны к недомоганиям, а их было более десятка в свите Феодоры; евнухи также не слишком крепки здоровьем, это всем известно. В таких случаях он давал лекарства больным, а затем уходил, иногда даже не повидав той, на которой были сосредоточены все его помыслы, сны и мечты. И всякий раз, когда это происходило, он испытывал разочарование и облегчение одновременно.
Их объятия были страшно редки, но когда это случалось, Линней испытывал восторг и вдохновение сродни божественному. И еще — растерянность. Она полностью отдавалась ему, но обостренным чутьем любящего он ощущал, что в каком-то смысле она не отдает ему ничего. При мысли, что он не в состоянии пробиться сквозь преграду этой ее красивой плоти, он испытывал отчаяние, ибо стремился к ее душе так же сильно, как и к телу.
Однажды, после пылкого свидания, он прижался лицом к ее коленям и заплакал. Она нежно взъерошила его волосы, понимая то, что печалило его, и в порыве сострадания слезы навернулись на ее глаза. В этот миг ее любовь была почти совершенной, но Линней не смотрел на нее и не видел ее мягкого взгляда, а минутой позже к ней вернулось самообладание. Он никогда так и не узнал, как близко был к тому, чтобы сломать незримый барьер между двумя существами.
Гораздо позднее, размышляя об этой минутной слабости, Феодора поняла, что поистине любила Линнея, но это не было любовью женщины к мужчине в полном смысле. Скорее, это было материнским чувством, смешанным с состраданием к его безысходному положению.
Пять месяцев спустя после того, как началась ее связь с лекарем, Феодора сидела одна, погруженная в тягостное раздумье.
В моменты страсти оба любовника начисто забывали о последствиях. Но теперь вмешалась природа, извечно преследующая одну цель — продолжение рода.