Феодора
Шрифт:
Это было как море — смертельная апатия, баюкавшая и уносившая сознание. Феодора страдала, но это страдание было уже не таким сильным, как прежде.
Там, где она лежала, было темно, но неподалеку мерцал свет. И еще — была вода. Кто-то разжал ее челюсти, и несколько капель пролилось на ее опухший язык. Она жадно проглотила их и слабо застонала — еще.
Но воду отняли у нее надолго. Потом дали еще немного. Так продолжалось, пока ее распухший язык, не помещавшийся во рту, не начал постепенно принимать нормальные размеры. Тело девушки поглощало животворную влагу, и сухой жар начал покидать ее обезвоженные ткани. Затем она получила еще воду — большие глотки, один за другим.
Теперь она спала. Когда же к ней вернулось сознание, ее по-прежнему окружала темнота. Но она открыла глаза и со слабым удивлением увидела каменный свод над собой. Грубая поверхность камня порой становилась отчетливо видна, а порой исчезала, когда меркли отсветы пляшущего неподалеку пламени.
Она долго оставалась без движения. Наконец, пошевелившись, обнаружила, что лежит на песке, покрытом кучей тряпья. «Как я могла оказаться здесь?» — мысль мелькнула, но сейчас же угасла, так как мышление требовало слишком больших усилий.
Казалось, ее разум выжат полностью. Пустота. Единственное, что она сознавала, — головная боль, которая, казалось, раскалывает череп.
Феодора повернула лицо. Пламя принадлежало маленькому костру примерно в двадцати локтях от нее. Там же, вероятно, был и выход из пещеры, в которой ее приютили. У костра корчилась изможденная фигурка: старик с жидкой бороденкой что-то помешивал в глиняном горшке.
Боль в голове росла, почти ослепляя ее. Феодора испустила тихий стон.
Фигура у костра поднялась и стала гигантской, заслонив свет костра.
Девушка попыталась сосредоточиться. В темноте, в тусклом свете костра ей показалось, что она узнает лицо старика. Но разве это могло быть?
Надтреснутый стариковский голос спросил:
— Ну как ты, дитя?
— О, голова! — простонала она.
— Потерпи.
У огня стоял широкогорлый глиняный кувшин, побольше того горшка, в котором старик что-то помешивал. Он взял тряпку и окунул ее в кувшин, в котором, очевидно, была вода. Затем вернулся к Феодоре и положил влажную ткань на ее лоб и виски. Прохлада была невыразимо приятной, казалось, она уносит боль.
Она опять закрыла глаза и долгое время лежала неподвижно. Она слышала, как старик возится у костра.
Вероятно, прошел час, а может, и больше. Она опять подняла веки. Боль в голове утихла. У огня все еще сидела на корточках согбенная фигура.
— Старик! — позвала она. Скелет вздрогнул, очнувшись от дремы, и, спотыкаясь, приблизился к ней.
— Ты звала, дитя?
Феодора слабо кивнула.
Каждое слово давалось ей с болезненным усилием.
— Как я очутилась здесь?
— Ты сказала Слово.
Так вот почему она знала его! Он был нищим из того проклятого оазиса.
— Но ведь ты был слеп и глух, — пробормотала она в замешательстве.
Старик слегка усмехнулся.
— Выучиться заводить глазные яблоки так, чтобы были видны только белки, требует времени и практики, но прикинуться глухим совсем не трудно. А теперь помолчи. Я принесу еще воды.
Она снова пила, а затем стала смотреть, как старик вернулся к костру и растянулся на каменистом полу пещеры. Огонь угасал. Темнота стала полной.
Она дремала и просыпалась, потом засыпала вновь. В следующий раз, когда она открыла глаза, серый полусвет сменил кромешную тьму. Начинался день.
Зашевелилось тряпье старого нищего, он поднялся и стал раздувать угли, воскрешая костер и подкармливая его сухим верблюжьим пометом. Вскоре он снова начал помешивать в горшочке над пламенем.
— Как твоя голова?
— Лучше. Только тупая боль. Но намного лучше.
— Съешь немного овсяной каши?
— Сначала вода.
— Конечно, вода.
Он дал ей напиться из тыквенной бутыли.
— Кто познал большую жажду, тот ценит воду больше дорогих камней и золота, и ему кажется, что никогда он не сможет напиться вдоволь. Так всегда бывает. Но у нас достаточно воды, дитя, смотри, здесь есть еще, если ты захочешь. А сейчас отведай доброго варева.
Это была жидкая кашица из овсяных зерен, разваренных в воде вместе с нарезанными финиками. Она не чувствовала голода, но проглотила немного пищи. Это подкрепило ее.
Позже Феодора смогла поесть еще, и к тому времени, как свет проник в пещеру, свидетельствуя о том, что солнце уже высоко, она с помощью нищего смогла сесть. С этого часа силы стали быстро возвращаться к ней, хотя в последующие дни она сильно страдала от периодически возвращающейся головной боли.
В этот день старый нищий не покидал пещеру. Его обиталище представляло собой одну из тех полостей, что встречаются повсюду, где есть нагромождения вулканической лавы. Внутри них всегда относительно прохладно, и Феодора была благодарна ему, что у нее есть такое укрытие.
Уже днем она спросила старика:
— Как тебя зовут?
Он подобрался поближе и сел, скрестив ноги.
— Меня зовут Вавва. Вот уже шестьдесят лет как я нищий, с детства, которое прошло в Александрии.
— Ты спас мне жизнь, Вавва. Знаешь ли ты, кого спас?
Он кивнул, и его жидкая седая бородка легла на впалую грудь.
— Вестники объявили в оазисе, что может прийти женщина, которая приговорена к изгнанию, и всякий, кто поможет ей, подлежит смертной казни. Они дали твое описание.
— И ты оказал мне помощь, несмотря на то, что это запрещено под страхом смерти?
Он снова кивнул.
— Я не знаю, откуда ты знаешь Слово, дитя, поскольку не кажешься мне нищенкой, но члены Братства не оставляют без внимания Слово, от кого бы оно ни исходило.