Феодора
Шрифт:
Тимеон дернул себя за бороду, поморщился и подал знак носильщикам следовать дальше.
— Всегда удачлив, — проворчал он и крикнул, обернувшись: — Вероятно, мы могли бы образовать товарищество для наших новых поставок, Дат? С тобою во главе, конечно, поскольку™ держишь меня словно щипцами для орехов.
— Не исключено, — Дат добродушно засмеялся. — Мы обсудим это завтра, если ты готов предложить условия, которые устроят меня.
Тимеон уже двигался вниз по улице.
Большинство его друзей и помощников не ходили пешком: их разносили по домам в креслах, которые тащили на плечах двое дюжих рабов, но Дат предпочитал прогулки. Попрощавшись с управляющим, он взглянул на небо, где неслись клубящиеся облака, суля еще один ливень, и двинулся дальше: энергичный бородатый человек, седеющий, но еще крепкий.
От конторы Дата на набережной до его дома, находящегося в Бруциуме, греческом районе, самом великолепном в городе, было добрых полчаса ходьбы. Это давало ему возможность подумать, спланировать, какие шаги надлежит предпринять завтра в делах, а также полюбоваться прекрасными зданиями своего города: Антониумом, воздвигнутым Марком Антонием, музеем, библиотекой, театром, мавзолеем Птолемеев [47] , Цезариумом с двумя обелисками, известными как Иглы Клеопатры, превращенным теперь в церковь монофизитов — ту, к которой, как и все верующие в Христа жители Александрии, принадлежал Дат.
47
Птолемеи, Лагиды — царская династия, правившая в Египте в 305—30 годах до н. э. Греческого происхождения. Последним представителем династии была Клеопатра
Это был хороший, удобный мир, и в нем жил Дат, преуспевающий в делах, супруг пожилой, но очень уважаемой женщины, отец троих сыновей, помогающих ему, и дед дюжины внуков, радующих его сердце, поскольку он любил детей.
И вдруг в одно мгновение все это благополучие и спокойствие улетучилось.
Едва он начал свою прогулку, до него донесся голос:
— Дат!
В этот миг он шел по аллее вблизи своей конторы, осторожно ступая, поскольку мостовая в этом месте была скользкой после ливня, окончившегося несколько минут назад. Резко остановившись, он заметил отпрянувшую в сумрак фигуру женщины.
— Ты произнесла мое имя? — спросил он.
— Да.
— Что ты хочешь от меня?
Женщина выступила из тени. Он смотрел на нее, а она с любопытством разглядывала его лицо. В нем зашевелилось воспоминание — из тех, что нелегко извлечь на свет.
— Могу ли я поговорить с тобой? — спросила она.
Он отступил назад и с беспокойством огляделся. Это было не принято, выходило за рамки приличий и обескураживало: к нему обращалась незнакомая женщина, к тому же не слишком почтенная, судя по ее виду. Он искренне надеялся, что никто из его друзей не станет свидетелем их разговора. К счастью, улица в это время была практически пуста, почти все купцы уже возвратились в свои дома.
Странно, она произнесла его имя так, будто была хорошо с ним знакома. Он должен немедленно отделаться от нее. Вероятно, ему даже не следует слушать эту женщину. Но он уже слышал голос инстинкта, шепчущий, что нужно по крайней мере узнать, кто она такая и что ей от него нужно. Женщина иногда может представлять опасность даже для добродетельного и честного гражданина, если она решила, что у нее есть повод для недовольства.
Он прочистил горло.
— Ну, говори, если тебе есть что сказать.
В этот момент он выглядел так, будто готов броситься наутек.
Женщина спросила:
— Дат, неужели ты меня не помнишь?
Трудно представить, сколько миллионов раз в истории человечества мужчины слышали этот вопрос от женщин, которых они забыли или пожелали забыть. Дат ощутил тот же внезапный холодок, легкую дрожь вины и страха, которую испытывают все его собратья в такой ситуации. Ибо теперь он узнал ее.
— Феодора… — он едва не добавил: куртизанка, но спохватился, — Феодора из Константинополя?
— Да, — сказала она.
Как ясно он помнил ее! Но как же она изменилась! За время скитаний с нищими ее лицо зажило, исчезли борозды и рубцы, появившиеся в результате тяжкого испытания в пустыне, кожа ее все еще оставалась темной от избытка солнца. И было еще что-то, от чего он с трудом сдержал волнение. Он помнил эту девушку как воплощение грации и легкости. Теперь же ее тело в грубой шерстяной накидке (откуда ему было знать, что она потратила на нее те несколько медяков, что заработала за дорогу с нищими) стало бесформенным, спина прогибалась, чтобы уравновешивать огромный выпирающий живот, а походка стала неуклюжей.
Он тяжело вздохнул. Женщина из прошлого… и к тому же в тягости! Какая страшная несправедливость! Совершить единственный неосторожный поступок, всего один за всю жизнь, и вот чем это обернулось!
В прошедшие месяцы он время от времени позволял себе тайное наслаждение — воспоминания о тех четырех днях, проведенных с этой девушкой в Константинополе, о тех четырех нескончаемых, ушедших в забвение, восхитительных днях. Но ведь он с лихвой заплатил за них, а вернувшись в Александрию, стал еще более безупречным, еще более преданным семье, усердным прихожанином, жертвующим церкви и монастырям монофизитов, которых было множество в городе и за его пределами.
И вдруг, словно гром среди ясного неба — Феодора!
— Ты помнил, — проговорила она, подойдя ближе.
Эти женщины, кажется, получают удовольствие, пробуждая мужскую память. Еще бы он не помнил ее! Но сейчас эти четыре дня, проведенные с ней, вовсе не казались такими восхитительно сладостными.
— Зачем ты здесь? — нелепейший в этих обстоятельствах вопрос. Но это было все, что пришло ему в голову.
— Мне подсказали, где находится твоя контора, и я ждала в надежде увидеть тебя.
Теперь Дат решил прибегнуть к решительным мерам.
— У нас с тобой нет ничего общего! — резко проговорил он. — Ты слышишь?
— Однако ты говорил, что никогда не забудешь…
— Ты не можешь ничего требовать от меня. Тебе хорошо заплачено!
— Я принесла тебе удачу, ты сам сказал мне это, — грустно проговорила она.
— Ты хочешь погубить меня? Ты охотишься за деньгами? Вот, возьми, и я не хочу больше видеть твое лицо!
Он бросил золотую монету. Она завертелась на мокром камне и легла сверкающим пятном.