Феодора
Шрифт:
— Я думала, ты не слышал меня.
— Рядом было слишком много людей, поэтому я не мог дать знать, что понял тебя. Они бы стали выслеживать меня, поскольку вся деревня может пострадать из-за того, что сделает один, пусть даже это и нищий. Позднее я последовал за тобой, обнаружил тебя там, где ты упала, и принес сюда. Что ты сделала, если тебя постигла такая участь?
— Оскорбила мужское самолюбие. Меня зовут Феодора, я куртизанка из Константинополя, которая была наложницей Экебола, наместника Киренаики.
С легкой тревогой он посмотрел на нее:
— Но ведь ты одна из нас?
— Была.
— И помнишь закон?
— Я попытаюсь припомнить.
Она порылась в памяти. Это казалось почти невозможным, поскольку всего раз она слышала закон Братства Нищих. И все же на мгновение ей показалось, что она вновь видит тускло освещенную простой масляной плошкой громадную голову, лицо, изборожденное шрамами, и слышит гнусавый голос Айоса. Слова возвращались к ней. Она заговорила:
— Слушай же теперь великие законы Братства Нищих. Первый. Поскольку все народы имеют свои способы просить подаяние и говорят на множестве языков, каждому члену Братства следует изучить язык нищих, чтобы…
Старик поднял руку.
— Достаточно! Именно эти слова. Я думаю, что ты знаешь и остальное. То, что ты произнесла, дитя, освобождает меня от опасений.
— Но почему?
— Рисковал ли бы я жизнью из-за чужака?
С удивлением Феодора подумала, что в то время, когда никто не проявил милосердия к истерзанному созданию, страшась гнева наместника, этот самый слабый и одинокий из людей отважился спасти ее. Кроме того, Вавва не стал заставлять ее излагать Закон целиком, видимо, подозревая, что она не помнит всего, но вместе с тем и не желая отказаться от помощи ей. Это было поразительно.
— Вавва, — спросила она — бывал ли ты в Константинополе?
Он покачал головой:
— Никогда моя нога не ступала за пределы Африки.
— Но тебе, может быть, случалось слышать о некоем Хагге, протомендикусе.
— О протомендикусе я, конечно, слышал, как и все наши люди, хотя и никогда не говорил с ним и не видел его.
— Я друг Айоса. Еще ребенком я просила милостыню вместе с ним.
— Это действительно так? Тогда я несказанно рад, что помог тебе.
На следующее утро Вавва ушел рано, вероятно, чтобы продолжать клянчить подаяние в оазисе, который, насколько Феодора поняла, находился всего лишь на расстоянии лиги от пещеры.
Теперь она заметно окрепла и могла передвигаться по их убежищу. С трудом она преодолела расстояние до большого глиняного кувшина, в котором хранилась вода. Все шло так, как и предсказывал нищий. Хотя она и не чувствовала большой жажды, вода в эти дни имела для нее особую ценность. При любой возможности она пыталась завладеть влагой на случай новой пытки жаждой. Но когда Феодора склонила голову над широкой горловиной сосуда, она отшатнулась, словно почувствовав удар. В спокойной темной воде отражалось ее лицо. Это было ужасно! Неужели это чудовищное существо, изможденное и покрытое волдырями, с потрескавшимися, вздутыми губами и провалившимися глазами — она сама? Потрясенная увиденным, Феодора бросилась на тюфяк и разрыдалась. Как много для нее значила ее красота… которой больше не существовало.
Спустя несколько часов, ближе к закату, вернулся Вавва. Он привел с собой приятеля, калеку, передвигавшегося при помощи двух тростей, на которые он опирался сильными руками, передвигая высохшие ноги с изъязвленными стопами. Он был моложе Ваввы, но уже миновал середину жизни. Из-под лохмотьев виднелось хитрое лицо, длинный нос и широкий беззубый рот.
— Так это та девушка? — спросил он.
— Да, — ответил Вавва, — она знает Слово и Закон. И к тому же она друг протомендикуса.
Калека подтащил свое тело ближе, посмотрел на Феодору подозрительно и изверг поток какой-то тарабарщины, очевидно, не имеющей смысла, но при этом выстраивающейся в некое подобие стихов. Бесполезно пытаться передать ее современным языком, поскольку она состояла из перевранных и чудовищно искаженных слов греческого, латинского, арамейского, коптского и даже готского наречия.
И снова Феодора возблагодарила судьбу за те дни, которые провела в обществе Айоса на столичном базаре и в притонах. Это был язык нищих. Калека всего лишь спросил ее, может ли она говорить на нем.
Она немедленно ответила утвердительно на том же странном жаргоне.
Калека кивнул.
— Хорошо. Теперь ни у кого не возникнет вопросов.
Вавва, очевидно, поручившийся за нее, выглядел очень довольным.
— Я сказал, что ты убедишься, и ты сам слышал, — сказал он, а затем обратился к Феодоре: — Это Курбан, очень мудрый нищий. Он будет старшим над нашими людьми в предстоящем путешествии.
— Путешествии? — переспросила она.
— На восток, к Египту, — сказал Курбан.
— Эта пещера — место сбора членов Братства, — пояснил Вавва. — Случилось так, что я оказался в этой злосчастной деревушке, когда ты пришла. Этот оазис — вовсе не моя территория, но появившись здесь раньше других, я решил выяснить, что можно здесь выпросить. Оказалось — меньше, чем ничего. Эти берберийские собаки скупы, как пустыня.
Феодора кивнула. Подумав минуту, она спросила:
— Если братья сойдутся, значит, у них есть какая-то цель?
— Ничего определенного, — отвечал Курбан. — Деревни и поселения близ караванного пути, что тянется вдоль побережья к Египту, столь бедны и удалены друг от друга, что мы считаем разумным посещать их лишь через длительные промежутки времени и большими компаниями. Мы работаем все вместе в одном селении и сразу уходим в другое.
— Не лежит ли на вашем пути Александрия?
— Возможно.
— Я тоже хотела бы пойти с вами.
Курбан и Вавва коротко посовещались, затем калека заявил:
— Никто не может путешествовать с компанией нищих, если у него нет каких-либо особых навыков и хитростей. Что ты умеешь делать? Может быть, гадать?
— Я не знаю этих таинств, — отвечала Феодора.
— Приворотные зелья?
— Нет.
— Тогда, может быть, у тебя есть побрякушки, приносящие удачу, или амулеты?
— Мне нечего продать.
Курбан сказал:
— Мы не связываемся с проститутками. Это особое ремесло.
— Но, может, у вас найдется местечко для подражателя, который может заставить людей смеяться?