Феодора
Шрифт:
— Ты не получишь ответов, которые удовлетворят тебя, — продолжала она. — И если я солгу тебе, как узнаешь ты правду, сможешь ли быть уверен, что я не лгу? Ты теряешь драгоценное время, светлейший. Делай то, что собирался сделать со мной, но не сиди здесь, лопоча, как последний умалишенный!
Стражники разинули рты. Немыслимо! Эта девчонка, сидя в покоях всемогущего наместника, называла его умалишенным!
И то сказать — достопочтенный наместник Киренаики выглядел сейчас вполне по-дурацки: отвалив челюсть, немо таращился на нее из-за стола. Даже солдаты понимали, что в словах девушки была своя правда, хотя трудно с уверенностью сказать, когда женщина говорит правду.
Однако свое мнение они держали при себе.
Вскоре явился наряд стражи, волоча за собой Линнея. Феодора была потрясена. Непостижимо, как можно так преобразить человеческое существо за столь короткое время! Лекарь был совершенно сломлен. Казалось, он состарился на десятки лет, тяжко болен и измотан настолько, что стражники были вынуждены поддерживать его тело в вертикальном положении. Даже голос Линнея был едва слышен и надтреснут. У висков и вокруг лба виднелись следы федикулы, страшного кожаного ремня, который закручивают все туже и туже, пока глаза не вылезут из орбит, кожа на черепе не начнет лопаться и сходить клочьями. В мучениях Линней утратил себя и теперь молил только о пощаде.
Они швырнули его на пол, и он упал на колени. Слезы градом катились по его лицу.
— Я думаю, теперь раб готов сказать свое слово, светлейший, — мрачно проговорил начальник стражи.
— Итак? — произнес Экебол. После минутного молчания Феодора услышала слабый жалобный стон и с трудом поняла, что он принадлежит Линнею.
— Я виновен… я сделал то, в чем меня обвиняют…
— Ты лежал с этой женщиной? — потребовал Экебол.
— Да… я лежал с ней… — губы Линнея дрожали. Струйки свернувшейся крови спускались с уголков рта. Он не поднимал глаз.
— Сколько раз?
— Я… я не помню… я…
Экебол нахмурился:
— Возможно, пара оборотов федикулы освежит твою память?
Со слабым криком ужаса Линней вдруг рухнул лицом вниз, стуча лбом по плитам и хлопая по ним ладонями.
— Нет… о нет! Нет… не надо федикулы! Сжалься, господин… — Он плакал.
Вид человека, превратившегося в комок обнаженных нервов, боли и животного страха, подавлял Феодору.
Она вдруг проговорила:
— Оставьте его! Разве не видно, что вы перестарались? Он потерял память. Я расскажу все, что вы хотите знать. Пять раз подряд я отдавала себя этому мужчине, Экебол. Пять раз, но сделала бы это еще и еще, если бы могла. И ты знаешь, почему? Потому что меня тошнит от одной мысли о тебе!
Раб лежал на полу, испуская стоны. Стражники переминались с ноги на ногу, чувствуя себя не в своей тарелке. Девушка вызывающе выпрямилась в своем кресле.
Большинство женщин при таких обстоятельствах лили бы слезы, истерично отрицая все и умоляя о милосердии. Но эта, видимо, была лишена всякого страха перед могущественным наместником.
В замешательстве солдаты спрашивали себя — что им следует делать. Может быть, светлейший ждет, чтобы они заставили эту девку выказывать больше уважения? Но он не подал им никаких знаков, и они оставались на местах, ожидая приказаний.
Спустя некоторое время Экебол проговорил:
— Уберите раба.
— Как с ним поступить, светлейший? — спросил начальник стражи.
— Поступить? Обезглавить, разумеется!
Начальник отсалютовал мечом и подал команду. Двое стражников рывком подняли Линнея на ноги и поволокли на встречу со смертью.
Когда они скрылись, Экебол некоторое время еще сидел молча, хмуро глядя на Феодору.
Сама ситуация приводила его в бешенство. Но было и другое обстоятельство, известное только ему.
Он мог бы казнить эту женщину так же, как и раба, — оба сознались в своей вине, — но его одолевали сомнения. Случилось так, что Экебол отправился в гинекей, ведомый вовсе не подозрением, что Феодора и Линней находятся вместе. У него было дело совсем иного сорта, но тоже связанное с судьбой девушки. И то, что он обнаружил любовников в своей спальне, было совершенно случайным и поразило его, ибо у него не было ни малейшего представления о том, что происходит во дворце.
Его тщеславие невероятно страдало при мысли о том, чем занимались его любовница с рабом у него за спиной, несмотря на то, что у наместника была новая страсть и теперь девушка почти ничего не значила для него. Но были и другие, более важные обстоятельства.
На его столе лежало только что полученное послание. Его доставили прямо с корабля, бросившего якорь в гавани Аполлонии около часу назад. Содержание его касалось Феодоры и его самого.
Покидая Константинополь, Экебол считал, что исполнил все, что надлежало исполнить вновь назначенному правителю. То, что он обнаружил на корабле девушку, готовую отправиться вместе с ним в Африку, слегка удивило его, но, в конце концов, он сам пригласил ее. Ему и в голову не приходило, что Феодора может быть связана с весьма важными событиями.
Он даже не счел необходимым упомянуть о ней в своих письмах в столицу в первые месяцы правления. То, что он прихватил с собой хорошенькую деликату с улицы Женщин, по его мнению, вовсе не заслуживало упоминания. По чистой случайности в неофициальной записке, отправленной с оказией его патрону Иоанну Каппадокийцу несколько недель назад, он отвел абзац Феодоре, назвав ее по имени и изложив историю ее появления на корабле. Послание, которое он только что получил от Иоанна, было ответом на эту записку.
В нем говорилось буквально следующее:
«Ты пишешь, Экебол, что имеешь на попечении женщину из публичного дома, известную как Феодора? Очевидно, до тебя не дошли известия о том, что ее преследуют по закону. Воспользовавшись твоим расположением, она избежала справедливого наказания за совершенное преступление. Его Почитаемому Высочеству Принцу Юстиниану и мне не хотелось бы придавать значение твоей роли в ее бегстве, но смотри, если впредь ты не желаешь подвергнуться опасности обвинения в пособничестве, женщина должна быть изгнана из твоего дома немедленно. Запрещено давать ей убежище или оказывать помощь как в Киренаике, так и где бы то ни было».