Феодора
Шрифт:
И все же она чувствовала себя как бы причастной к извращенности Экебола: ее бесчестили, ее позорили, ее унижали.
В темноте она упала на ложе и долго лежала без сна, глядя в пустоту, ее кулаки были сжаты так, что ногти впились в ладони.
Это произошло незадолго до того, как по дворцу поползли слухи о скандальной связи Экебола с его ганимедом. Нарумяненного юнца звали Алкивиад, он был родом с Крита, и наместник нашел его в одном из туземных домов танца. Теперь он обитал в покоях Экебола, получив фиктивную должность секретаря. Одна из служанок Феодоры как-то в разговоре намекнула об этом, как бы желая открыть истинное положение вещей. Но Феодора притворилась, что ничего не знает о тайной связи.
Размышления об этом вызывали головную боль, причем столь сильную, что однажды она послала за Линнеем.
Лекарь явился и приготовил смесь из розовой воды, молока и лука-порея. Этой жидкостью он пропитал мягкую ткань и приложил к вискам и лбу Феодоры.
Пока он занимался этим, девушка расспрашивала его наугад о людях, живущих в столице провинции — без особого любопытства, а лишь потому, что ей нравилось его общество.
Он отвечал вежливо и серьезно:
— В Киренаике смешались все расы. Эта колония, как, возможно, знает лучезарная, основана в древние времена греками, но позднее управлялась Карфагеном, Римом и Египтом, а в иные годы даже варварами. Их кровь течет в жилах здешнего народа, а также кровь иудеев, сирийцев, готов и негров, многие из которых были рабами, захваченными в глубине Африки.
— Кто же был здесь до греков?
— Берберы. Это полудикие кочевники, живущие в разбросанных по пустыне оазисах, которые порой приходят на побережье для торговли, а порой устраивают засады на караванных путях и грабят купцов, а затем уносятся на своих быстроходных верблюдах и скрываются в крепостях в пустыне.
— Представляют ли они какую-либо опасность для провинции?
— Нет, лучезарная. Но на западе, за Киренайским заливом, действительно затаилась опасность — королевство вандалов.
— Кто они, эти вандалы?
— Когда-то они были свирепыми варварами, которые имели обычай пить мед из черепов своих врагов. Теперь они довольно цивилизованы, но предаются арианской ереси и жестоко преследуют инаковеруюших, в особенности православных. Потому-то они и являются врагами империи.
— Они в состоянии напасть на Киренаику?
— Мнение твоего раба таково, что до тех пор, пока вандалы не получат хороший урок, эта часть империи никогда не будет в безопасности.
Он чувствовал себя очень неловко, проводя время от времени языком по пересохшим губам и держа глаза опушенными к полу. Во время беседы он тщательно соблюдал дистанцию, постоянно подчеркивая свое рабское положение.
Феодора отослала его. Но теперь в ее маленькую праздную головку вдруг пришла некая безнравственная мысль, возникшая из-за обиды на Экебола.
Спустя несколько дней она снова призвала лекаря, но на этот раз ее жалобы на головную боль были только предлогом. Через одну-две минуты она была убеждена в том, что он разгадал ее уловку. Мысль о том, что девушка использовала обман для того, чтобы заставить его прийти к ней, привела Линнея в трепет, хотя он ничего не сказал на это и с непроницаемым видом прописал тошнотворную микстуру, которую она выплеснула за окно, едва он вышел.
На этот раз он задержался всего на несколько минут. Но теперь она уже знала, что лекарь неравнодушен к ней.
Феодора улыбнулась про себя и сказала: «Почему бы и нет? Линней — раб, но он ведь еще и мужчина. К тому же он не всегда был рабом…»
Внезапно улыбка исчезла и ее взгляд стал ясным и отчужденным. Теперь она была готова отплатить Экеболу той же монетой.
Ее план не был ни оригинальным, ни логичным. Его веками применяли женщины. И поразительно — измена мужчине, который был неверен, всегда казалась им наиболее справедливым возмездием, даже если тот, кому они мстили, никогда не узнавал об этом.
Но вначале надо было соблазнить раба. Линней обладал многими качествами, которые она уважала, лишь иногда раздражаясь из-за его подчеркнутого раболепия. Оно казалось ей оскорбительным, поскольку любые неестественные обстоятельства, даже рабство, не должны заставлять мужчину, полного достоинства и физической силы, изменять себе. Однако экспериментировать с мужчинами было для нее так же естественно, как дышать, а сдержанность грека делала цель еще более привлекательной.
В последующие недели настойчиво и коварно она стала испытывать на Линнее свои маленькие уловки — для того, чтобы просто посмотреть, насколько далеко простирается его сдержанность. При этом она вряд ли задумывалась о том, как жестоко преднамеренно разжигать любовь в таком человеке, как Линней.
На это требовалось время, но она знала, что продвигается к цели, замечая некие знаки, которые женщины всегда видят и понимают.
В один из дней она приняла ванну, нарядилась и вдруг снова пожаловалась на сильнейшую головную боль. Ее служанки забеспокоились. Феодора велела одной из них сходить за лекарем, а другим приказала оставить ее одну и не беспокоить, пока она не позовет.
Как обычно, явился Линней и встал у ложа, где томно раскинулась девушка.
— Ты звала меня, лучезарная? — осведомился он.
— Да.
— С какой целью?
— Неужели ты не видишь, что я больна?
На мгновение его темные глаза взглянули прямо, как бы исследуя ее душу, а затем вновь опустились.
— При всем желании оберегать твое здоровье, лучезарная, я… — он заколебался.
— Продолжай, — приказала она.
Он снова взглянул ей в глаза.
— Я не думаю, что ты больна.
Феодора лежала абсолютно неподвижно, молча закинув руки за голову. Для женщины это опустошающе — впрямую предлагать себя, а сейчас предложение было абсолютно очевидным. Она осознавала, что представляет собой соблазнительное зрелище: легкое платье мягко обрисовывало контуры тела, холмики грудей, линию талии, округлости бедер и впадинку между ними.
Но его глаза снова смотрели в пол — он даже не желал взглянуть на нее.
— Линней, — проговорила она, — разве тебе не доставляет удовольствия видеть меня, даже если я не больна?
— Я не тот, кому надлежит получать удовольствия, сверкающая, — сказал он негромко. — Я раб.
Феодора была готова вспылить и отослать его, но внезапно избрала другую тактику.
— Ты говоришь, что ты раб, — произнесла она с легкой грустью в голосе. — Ты думаешь, мне неизвестно, что это значит, Линней? Ведь я тоже рабыня!