Феодора
Шрифт:
Внезапно явилась мысль: а не чернокожая ли она? Некоторые распутники испытывают извращенную тягу к негритянкам, у которых, как говорят, в крови жар джунглей. В Аполлонии было много негритянских девушек, некоторые весьма хорошенькие, с эбеновой кожей, удивительными глазами, узкими бедрами и пышной грудью. Обычно предпочтение отдавалось белым женщинам, но и негритянки были порой недурны для разнообразия.
Но как правило — только для разнообразия. А ведь предполагаемое увлечение Экебола было постоянным, что служило лишним подтверждением ее поражения. За недолгую жизнь Феодоры не было случая, чтобы женщина похитила у нее мужчину, если она сама не хотела этого. Роль побежденной была невыносимой для ее гордости, но больше всего ее угнетала совершенная беспомощность.
Экебол пристрастился бродить по городу в поисках развлечений. Окруженный толпой услужливых льстецов и прихлебателей, он теперь частенько покидал дворец по ночам. Аполлония могла предложить на выбор несколько экзотических и насквозь пропитанных пороком заведений, берберийских и негритянских. Особенно часто он посещал дома, в которых исполнялись туземные танцы, в которых девушки из пустыни замысловато извивались под аккомпанемент визгливых труб и глухой ритм барабанов.
В таких местах процветали таинственные и отвратительные пороки. Один или два раза, когда Феодора сталкивалась с Экеболом после посещения такого места, она замечала лунатический блеск его глаз и странности поведения. Она заподозрила, что наместник отведал привозимое из Индии губительное зелье, которое называли маджун и готовили из семян мака и дурмана, растопленного масла, меда, а также настоя травы, которую по-латыни называли каннабис, а по-арабски — гашиш.
Зелье вызывало у его поклонников сон, пестрые видения и совершенную развязность в порочных забавах. Иногда оно даже приводило к помешательству, и девушка невольно думала: «Что станется, если провинцией начнет править безумец?»
Становилось все жарче. Теперь палящее дыхание пустыни чувствовалось и на самом побережье.
Однажды Феодора не могла уснуть из-за духоты и в неурочное время поднялась с постели. Минул час после полуночи. Какое-то время она стояла у распахнутого окна опочивальни, всматриваясь в ночь и молясь про себя, чтобы подул прохладный бриз, который сейчас едва колыхал занавески.
Раскаленный воздух был абсолютно неподвижным и густым от обилия запахов трав и цветов; внизу лежал город, белый в свете полной луны. Тени были резкими и черными. Сквозь ажурную сеть пальмовых листьев она видела огни, все еще горящие в отдельных домах. Ее слух уловил отдаленный бой берберийских барабанов и гнусавый плач рожков, которые сливались в мелодию настолько варварскую, что она невольно задрожала.
Внезапно она услышала голоса, шумные выкрики пьяных, пожелания доброй ночи и лязг шита часового, который встал навытяжку у наружных ворот. Экебол снова побывал в городе и теперь возвращался домой с кутежа.
Ее окно выходило на дворцовый двор, и она видела, как наместник миновал ворота. Его сопровождал неизвестный ей человек.
Силуэты этих двоих отчетливо вырисовывались в лунном свете, и какая-то странность в их позах привлекла ее внимание. Присмотревшись, она обнаружила, что Экебола сопровождает юнец, двигаясь неровной походкой и держась за руку наместника. Прозвучало какое-то слово, и юнец захихикал, как девушка, и положил голову на плечо Экебола.
Оставаясь невидимой в темном проеме, Феодора, затаив дыхание, наблюдала, как спутники исчезли во дворце.
Она должна убедиться… Дворец спал. Сейчас она сделает то, чего никогда прежде не делала. Феодора бесшумно прокралась по коридору в другое крыло, к покоям наместника.
Снова голоса. Она слышала, как они говорили оба разом, и вдруг чудной юнец странно захныкал.
Она подошла к двери и остановилась, глядя на них. Никто ее по-прежнему не замечал. Она видела, как дергалось смуглое лицо Экебола, видела его как бы разорванные, нечеткие движения — так обычно действовал маджун. Второй был молод и безбород. Умащенный благовонными маслами, как женщина, с накрашенными губами и нарумяненными щеками, с длинными локонами, он бросал на Экебола кокетливые взгляды, которые были лишь жалким подобием подлинного женского кокетства.
Они стояли друг против друга. Внезапно Экебол схватил юнца за руки.
— Экебол! — проговорил тот почти женским голосом.
Экебол схватил его в объятия и впился в губы. Поцелуй был полным и долгим — это было лобзание любовника.
Юнец снова захныкал, как если бы уже испытывал боль, смущенно поежился и вздохнул.
Внезапно лицо его застыло: теперь он смотрел мимо наместника, прямо на дверь.
— Там женщина! — завизжал он, указывая на Феодору. Экебол обернулся. Лицо его, все еще дергающееся от наркотика, потемнело.
— Что ты здесь делаешь? — громко спросил он.
— Скорее это я должна спросить, что ты здесь делаешь, — ответила Феодора.
— Убирайся! Это тебя не касается! — прорычал он.
Феодора отступила в темноту, ощутив приступ тошноты, и заторопилась в гинекей. Теперь она имела ответ. Разумеется, кое-что можно было предположить заранее, и тем не менее это был шок. Так вот кто стал ее соперницей! Она чувствовала себя так, как будто чья-то влажная и дурно пахнущая рука с размаху отвесила ей оплеуху. Худшее оскорбление для женщины невозможно придумать.
Пылая, она вошла в спальню, села на ложе и задумалась. Когда же ей удалось успокоиться, она поняла, что в случившемся нет ничего удивительного.
Она слишком хорошо была знакома с испорченностью нравов в Константинополе. Там существовал целый класс мужчин-проституток, которые у некоторых изощренных развратников пользовались куда большим успехом, чем куртизанки-женщины. На улице Женщин их звали ганимедами, презирали и ненавидели.
Одни из них были евнухами, другие — нет. Некоторых заставляли принять позор в рабстве, другие приходили к этому, следуя изгибам своей натуры. Эти создания имели даже свое языческое божество — Гермафродита, мифическое двуполое порождение Гермеса и Афродиты. Она видела его статую перед термами Зевксиппа — ни женщина, ни мужчина, с грудью кормилицы и мужскими гениталиями, с чертами и инстинктами обоих полов.
И хотя в течение последних месяцев она замечала охлаждение чувственности Экебола, ей не приходило в голову, что тот опустился до таинственных глубин гомосексуального извращения.
С другой стороны, она не могла не почувствовать, что увиденное вернуло ей уверенность в себе. И в самом деле, ведь ее женственность осталась непобежденной, просто она, сама того не ведая, столкнулась с аномалией. Ею объяснялась холодность, тяга Экебола оскорблять женщин, его желание ежеминутно получать подтверждения своей мужественности и даже жестокость.