Феодора

Уэллмен Пол

Теперь Феодора стала врагом всего племени евнухов. Пока они ничего еще не предпринимали в отместку, но мысль об этом их не покидала. И хотя они и были лишены мужской агрессивности, зато научились на своей службе бесконечному терпению паука, способного надолго застыть в ожидании момента, когда можно без промаха нанести разящий удар.

ГЛАВА 19

Сперва в связи с затеянным во дворце грандиозным переустройством и нежеланием Юстиниана слишком часто демонстрировать свою любовницу, вызывая неудовольствие императрицы Евфимии, никаких официальных приемов в Гормиздах не устраивалось. Однако иной раз Феодора выступала в качестве хозяйки дома в небольшой компании друзей или знакомых Юстиниана, которых он приводил к себе поужинать.

Раз или два в этой компании оказывался префект претория, и Феодора вновь стала опасаться Иоанна Каппадокийца. Хотя он и обращался к ней почти подобострастно, она постоянно ощущала на себе взгляд этого человека и была совершенно уверена, что, подвернись ему возможность, он бы с удовольствием ее уничтожил. Но когда она поделилась этими мыслями с принцем, Юстиниан встал на его защиту.

— Согласен, что у Иоанна нет многого, чего требует от человека этикет, — сказал он. — Он низко наклоняется к столу и жаден в еде, употребляет грубые выражения и никогда не научится сидеть или ходить, как положено достойному мужу, а не запряженному быку. Но я уверен, что у тебя сложилось о нем превратное представление. При всех его недостатках он предан мне — и вообще он гениальный администратор. Никогда еще финансовые дела империи не складывались так удачно — он умеет находить деньги там, где и не подозревают об их существовании. Тебе нравятся Трибониан и Велизарий — и мне тоже. Это лучшие мои друзья. Однако вот что я тебе скажу: для империи Иоанн Каппадокиец представляет ценность куда большую, чем оба они вместе взятые.

— Почему ты так уверен в его преданности? — спросила она.

— У меня есть на то основания. — Он помолчал. — И даже если бы он захотел доставить тебе неприятности — во что я никак не могу поверить, ибо он никогда не отзывался о тебе иначе, как в самых теплых и дружественных словах, — что бы он мог предпринять? — Он взглянул на нее и добавил с налетом строгости в голосе: — Умоляю тебя, дорогая, занимайся дворцом, нашими друзьями, нашими развлечениями. А управлять империей предоставь мне.

Феодора не стала больше касаться этой темы, и хотя Юстиниан считал, что переубедил ее, молчаливая неприязнь между нею и Иоанном Каппадокийцем сохранялась.

К тому же наиболее частыми гостями в Гормиздах были Трибониан и Велизарий, и Феодора всегда рада была их видеть, поскольку оба они выдержали серьезное испытание в преданности.

Трибониана она выделяла из прочих. С женщинами он вел себя, как правило, несколько цинично, и по этой части даже Феодора не могла его перещеголять, хотя он с достаточным уважением воспринимал ее дерзкий склад ума. Он был одним из тех, скорее даже единственным, кому она позволяла временами развлекать себя в этой чуть грубоватой манере, которая ее не злила и не раздражала. Ей нравилось его слушать, ибо он был блестяще образован и не только сыпал эпиграммами, но и мог безукоризненно точно, иногда с едким сарказмом, но неизменно удачно и к месту цитировать поэтов, причем как древних, так и современников. Подчас он бывал сама деликатность, но иногда его цинизм принимал такие формы, что это даже шокировало.

В один из вечеров, за ужином, разговор коснулся пира, который устроил Гермоген, министр двора, где присутствовала почти вся знать.

— Мне кажется, это было довольно любопытное событие, — заметил Велизарий, который с удовольствием принимал участие в подобных делах.

— А по-моему, скучища невероятная, — возразил Трибониан. — Не было ничего нового или необычного. Осточертевшие танцовщицы, разные шарлатаны и фокусники. Гермогену, хотя ему и не надоедает без конца устраивать пирушки, недостает фантазии придумать что-нибудь веселое или занимательное. Я умираю от скуки на его приемах. Но, поскольку он министр, никто не решается проигнорировать приглашение и не явиться. Ему стоило бы прислушаться к дельному совету кого-нибудь из тех, кто способен видеть на несколько шагов дальше той мертвящей обыденности, в которую, кажется, скатываются пиры в столице.

На какое-то мгновение его взгляд задержался на Феодоре, как если бы он вспоминал событие, которое произвело сильное впечатление.

— Ну а блюда — разве не замечательны они были? — заметил Велизарий. — По мне, так соус к куропаткам был необыкновенно изысканным.

— Блюда были хороши. Но их было уж слишком много.

— И конечно же, Трибониан, — улыбнулась Феодора, которая не присутствовала на этом пиру, — там непременно велась какая-нибудь остроумная беседа — ведь там был ты.

Юрист улыбнулся ей в ответ.

— Если это насмешка, о прекраснейшая, я ее прощаю тебе. Если это комплимент, я благодарен тебе за него. Что же касается бесед, то о каком остроумии могла идти речь при таком обилии блюд? По-моему, их было тридцать пять.

— Тридцать, — уточнил Велизарий.

— Пусть будет по-твоему, военачальник. Я не считал. К концу пира я, клянусь, почти уже засыпал от пресыщения. Мне даже стало грустно из-за этого.

— Я еще могу допустить, что ты скучал, — вступил в разговор Юстиниан, — но только не грустил — это на тебя непохоже.

— Когда я вижу всех вас, жадных, постоянно обжирающихся — может быть, не считая вашего высочества, — то это всегда мне напоминает о бренности и бессмысленности жизни и всех устремлений человека.

— Почему вдруг так? — спросила Феодора.

— Потому что я помню строки, написанные сатириком Агафием при созерцании им отхожего места под Смирной.

— Прочитай их, — попросила она.

Он, чуть улыбнувшись, посмотрел на нее.

— Боюсь, они настолько же непристойны, насколько и ЦИНИЧНЫ.

— Неважно! Я уже приготовилась слушать. Позволь мне самой судить о нем.

— Ну что ж, прекрасно. Я тебя предупредил, о прелестная, — сказал он и начал декламировать:

Все явные излишества людей

И все их дорогие яства, Извергнувшись, здесь сразу же теряют Былую прелесть и очарованье.

Фазаны золотистые, и рыбы,

И смеси, в ступке перетертые искусно,

И поваров труды, и кулинаров —

В зловонное дерьмо здесь обратились.

Все то, что глотка жадно пожирала, Желудок в скверну превращает равнодушно.

И человек, прозрев, вдруг понимает, Что, повинуясь алчным устремленьям, Напрасно богател — смерть наступает, Все обращая в прах.

Закончив, он вопросительно взглянул на Феодору.

— Ну что ж, — проговорила она, — ведь ты меня предупреждал. Но как ты считаешь, неужели и все другие устремления человека, кроме потребления пищи, ведут к такому же мерзкому финалу?

— Временами меня это просто ужасает, — ответил Трибониан.

— В некоторых случаях, я уверена, этого не происходит, — возразила она. — Что же касается тебя лично, друг мой, то в этом случае у меня нет твердой уверенности.

Обратив все в шутку, чтобы не продолжать спор на столь пессимистическую тему, она перевела разговор.